Белые тени - Иван Дорба Страница 44

— Ограбили, — подтвердил тот, что-то записывая себе в блокнот. — Убийце был известен ключ от шифра, как я вижу. Удивительное дело, мне как-то рассказывал один вор-медвежатник: «Я, — говорит, — когда попадаю в кабинет интеллигента, открыть кассу не представляет трудностей. Ключ либо лежит на кассе, либо в ящике письменного стола. А ключи к шифру обычно они подбирают без фантазии: «Алма», «Опус», «Деус», «Ерго» и, конечно, «Дина». Вот так и у вас. И все-таки я рассчитывал обнаружить убийцу. А теперь, господин генерал, мне придется с вашего разрешения допросить кое-кого из персонала. Начиная с друзей господина Кучерова.

— Насколько мне известно, — сказал директор, с трудом переводя дух, — у генерала близких друзей не было, о покойниках плохо не говорят, но... Господа, — обратился он к бухгалтеру и машинистке, — вы свободны. Когда понадобитесь, я позову.

— А я попрошу, господа, о наших разговорах пока помолчать, — добавил начальник полиции и угрожающе посмотрел на них своими волчьими глазами.

— Дело в том, господин комиссар, что покойный генерал заблуждался в своих убеждениях и нам пришлось отстранить его от воспитательной работы...

— Коммунист?

— Ну что вы! Просто левонастроенный. Желая от него избавиться, я предложил ему место казначея — заведующего хозяйственной частью. И он согласился. Человек он высокопорядочный и имел огромное влияние на кадет.

— Куда он хотел уехать?

— Дело в том, что он подал заявление об уходе. Откуда у вас такие сведения?

— У него собраны все вещи. Может, хотел забрать денежки и улизнуть? Экспроприация? А в городе, среди местных, у него нет друзей?

— Затрудняюсь на это ответить. Видел его раза два-три с Храничем, этим высоким черногорцем, который часто бывал у генерала Гатуа. А насчет денег — нет!..

Разговор между начальником полиции и директором корпуса длился около часа. Прервал его ворвавшийся в кабинет следователь.

— Мы напали на след убийцы, — выпалил он, вбегая в кабинет, — прошу вашего разрешения на обыск в квартире инженера Хованского. Вуян привел нас прямо на электростанцию к дровяному сараю. И вот, — следователь положил на стол топор на длинной рукоятке.

Такие топоры были в обиходе и служили местным жителям для рубки веток, кустарника и карликовых чахлых деревьев, которым зной и скудная сухая почва не давали подняться. И часто можно было видеть, как черногорец или турок, шагая за груженным дровами ослом, опирался, как на палку, на такое топорище.

— Интересно, — буркнул начальник полиции, — ну и что?

— Инженер на электростанции не ночевал, и дверь на запоре. Сторож Йова говорит, будто после вторых петухов он слышал, как мимо окна кто-то прошел, и ему показалось, что скрипнула дверь сарая. Он решил, что пришел господин инженер. А топор, говорит, «не ихний»... — Тараканьи усы следователя топорщились,

— Та-а-а-ак, — протянул Вуйкович, барабаня пальцами по столу и с сомнением передернув плечами. Ему не хотелось расставаться с уже наклевывающимся иным выводом. Потом встал, посмотрел на запекшуюся кровь на топоре: — Может, им курице голову рубили? На анализ! И отпечатки пальцев. Надо узнать, чей это топор. Сейчас отправляйтесь и произведите тщательнейший обыск на квартире убитого. И не спешите с выводами. Идите! — и когда следователь закрыл за собой дверь, буркнул ему вслед: — Конь! — Потом, обратившись к директору, с улыбкой заметил: — Больно горячий! А вас, господин генерал, я попрошу отдать приказ никому не покидать крепости. Временно, конечно. Я же сейчас пойду к генералу Гатуа, с вашего разрешения.

Было уже около восьми утра, когда начальник полиции, поднявшись на верхний двор, заковылял, как утка, в сторону дома, где жил старый грузин. Возле первой сотни группами стояли кадеты, горячо обсуждая происшествие.

Гатуа встретил его удивленно, ничего еще не знал. Он поздно лег, потом до самого утра его мучили кошмары.

— Доброе утро! Я к вам по делу и весьма неприятному, — начал комиссар. — Прошу вас ответить на несколько вопросов.

Гатуа вытаращил удивленно глаза и прохрипел:

— Пожалуйста, заходите, садитесь, и я готов ответить на все, что вас интересует. А что, собственно, произошло?

— Случилась беда, большая беда с Кучеровым!

— Его убили!

— Почему вы думаете, что его убили? Какие у вас есть основания так утверждать?

— Значит, нэ убили. Слава богу! Ведь он был у меня только вчера.

— Убит, убит зверски. Ему раскроили череп топором между часом и двумя ночи, после того как он ушел от вас. Преступник, видимо, высокий человек!

Гатуа встал, направился в спальню, вынул из ночного столика капли, накапал в рюмку, долил водой из графина, выпил, вернулся и, тяжело опустившись в кресло, казалось, замер. Он был очень бледен, позеленел даже его сизый нос. Наступила долгая пауза.

Вуйкович заерзал на стуле, крякнул, громко высморкался и с извиняющимся видом сказал, что он чувствует себя виноватым за то, что брякнул сразу, без подготовки, о смерти, видимо, близкого друга, но такова его профессия. Если генерал желает, то можно отложить разговор.

— Петр Михайлович пришел вчера около восьми с полковником Павским, — тихим, хриплым голосом, почти шепотом, начал Гатуа, — они были пэрвыми. Оба были раздражены, наверно, у них праизошел нэприятны разговор. Я подумал: «Не жэнщина ли таму причина?» К генэралу они так липли! Вах! Павский ни разу к нэму больше за вэсь вечир не обратился. Вон в том углу сычом прасидел весь вечир с вайсковым старшиной Мальцевым, моим саседом.

— Александр Георгиевич, — послышался голос Мальцева, — убит Кучеров, в лагере полно полиции. Я всегда говорил, что он плохо кончит. Можно к вам? — И, заглянув в открытую дверь, пробормотал: — Извините, я не знал...

— Одну минуту, — сказал, поднимаясь, начальник полиции, — попрошу вас, господин Мальцев, объяснить в письменной форме: первое — почему, по вашему мнению, генерал Кучеров должен был плохо кончить, и второе — о чем вы разговаривали вчера вечером с полковником Павским, сидя в этом углу. Я скоро к вам зайду.

Мальцев потоптался в дверях, вероятно, хотел что-то сказать, но, так ничего не сказав, захлопнул за собой дверь.

— Он не любил покойного, — задумчиво заметил Гатуа, — и вся его тирада через дверь, полагаю, инсценировка. По душе мне был маладой генерал Кучеров, нравились мне широта его взглядов, принципиальность и необычайная чистота души. Многие его нэ любили, но нэ могли нэ уважать. А он страдал, нэуютно, наверно, чувствовал. В паследнее время был как затравленный зверь. А вот вчэра вечиром был рассеян, светился тихой радостью и вдруг становился насмешлив. — Гатуа закрыл глаза и тяжело вздохнул.

— А кто его травил и почему?

— Я нэ могу припомнить ни аднаго конкрэтного факта, подтверждающего охоту за этим чэловеком. Но улавливал, что охота шла и развязка близка!