Государственный обвинитель - Игорь Зарубин Страница 44

— Берите, конечно, конечно, — часто закивал тот. — Мне совсем не жалко, и…

Но его тираду прервал дружный смех.

— Ладно, кончай его и пошли, — вздохнул Мент. — Прокололись, блин. Хоть Женьке на пластинки наработали.

— Это никакие не пластинки, темнота! — закричала она. — Это…

— Триста! — вдруг ясно и четко произнес Артем Тарасович. — Даже триста пятьдесят… Если только все получится.

— Что он сказал? — удивленно спросил Юм у Грузина.

— А кто его знает? — Тот пожал плечами. — Я не слышал. Кажется, четыреста тысяч дает.

— Нет-нет, триста пятьдесят, — поправил биржевик под общий смех.

— Кончай его, — не унимался Мент. — Юм, ты на часы посмотри.

— Молчи. — Юм подошел к биржевику: — Ну и?.. Давай доставай.

— Нет, вы не поняли. — Артем Тарасович попытался улыбнуться. — Я вас нанимаю.

— Повтори, — попросил Юм, удивленно рассматривая этого человека, как будто увидел его только секунду назад.

— Я хочу предложить вам работу, — повторил мужчина и улыбнулся, пожав плечами…

От звонка Шпынько проснулся, поднял отяжелевшую голову и долго блуждал по дежурке мутными глазами. Наконец догадался, что он все еще находится на работе, и взял трубку.

— Дежурный по отделению сержант Шпынько.

— Алло! — закричал в трубку перепуганный мужской голос. — Ограбление! Их убили, убили!

Сон мигом улетучился, а палец со всей силы надавил на кнопку тревоги.

— Где ограбление?! Адрес! Сколько их? — Шпынько даже вскочил, от чего фуражка слетела с головы и укатилась под стол.

— Не знаю, тут никого нет! Сейф сломали! Разбито все, кровь везде! Ну что вы сидите, что вы сидите?!

— Адрес ты можешь сказать?!

— Биржа «Лариса»!

Шпынько почувствовал, что у него начинают трястись руки…

Такой толпы Наташа не видела даже тогда, когда судили Дрыгова. Теперь это была куда более организованная толпа. Мальчики в черных руках, с хоругвями, с огромными крестами поверх одежды преградили Наташе дорогу, и один из выскочив вперед, брызнул слюной:

— Жидовка!

Кучка строгих околоцерковных старушек крестила Наташу неистово, словно она была сатаной. Поодаль она увидела клобуки высоких церковных чинов. Те держались как бы индифферентно.

Журналисты тыкали в лицо микрофонами, торопились задать свои вопросы. Наташа с трудом продралась сквозь толпу. Руки и ноги противно дрожали. У самого входа увидела несколько человек с незапоминающимися лицами, и сердце сжалось. Эти тоже слетелись. Загнали ее в угол и радуются.

Пота зачитывалось обвинительное заключение, Наташа сидела. Судья разрешила ей. Живот был у нее уже огромный. А Наташа рассматривала подсудимого. И рассмотреть не могла. Погостин — седой, плотный, с жилистыми рабочими руками — низко опустил голову. Глаз Наташа не смогла рассмотреть.

Судья несколько раз прерывал чтение обвинительного заключения, потому что в зале поднимался невероятный шум.

— Судите веру! — все вскрикивала такая-то женщина. — Вам зачтется!

Судья терялся, не стучал грозно по столу карандашом, а, виновато улыбаясь, просил:

— Тише, пожалуйста. Мне трудно кричать.

Зал чувствовал эту слабость. Становилось все шумнее. У Наташи вдруг поплыло все перед глазами, она оперлась о стол, потянулась за водой.

— Дьявол из нее выходит! — прошипел кто-то, заметив Наташину бледность.

Она справилась, не вышла. Ребенок успокоился.

Начался опрос свидетелей, все подтверждалось. Наташа видела, что люди это вполне приличные. Никого из них подкупать не пришлось. Они говорили правду. Погостин брал у них крупные суммы денег за то, что они получали заказы от Патриархии.

Сам Андрей Олегович все подтверждал.

Адвокат, конечно, небезуспешно развивал тему гонений на христианство. Очень душещипательно рассказал историю самого Погостина, который мальчишкой был в церкви служкой. Как за это его сначала исключили из пионеров, а потом и вовсе выгнали из школы. Несколько раз милиция задерживала за тунеядство, хотя Андрей работал на стройке, а учился в вечерней школе.

Наташа тоже задавала вопросы свидетелям, чувствуя, как из зала катится на нее волна черной ненависти.

В первый день она еще-раз убедилась: никаких в деле белых ниток нет. От этого легче не стало.

Вечером Виктор снова попытался устроить скандал. Наташа заперлась в своей комнате, легла, прислушиваясь к себе, к своему ребенку. Что ж за работу она такую выбрала — тяжелую? Что ж за мучения приняла? Зачем? Ради чего? Ради справедливости? Но это же чистой воды романтика. Не было этой справедливости на свете и не будет. Это только в американских фильмах — добро торжествует при жизни. Христиане считают, что воздается на том свете. Один из отцов Церкви так и говорил — этот свет для подвигов и деяний, а для наград и хвалы — тот. Так что же она хочет? Раздать всем сестрам по серьгам?

Года четыре назад, еще студенткой университета, ездила она вместе с шумной толпой в Печоры. Конечно, зашли в монастырь. Смотрели на храмы, видели монахов — экзотика!

Потом Наташа отошла в сторонку, а там сидит человек. Весь в черном, капюшон на самые глаза надвинут, на груди что-то написано. Не поняла, спросила. Монах не ответил.

— Молчальник, — вдруг пояснила неизвестно откуда взявшаяся рядом старушка в платке. — Схиму принял — молчать всю жизнь.

Наташа была не просто поражена. Она была шокирована, выбита из колеи, оглушена. В наше время?! В нашей стране?! Среди людей?! Молчать?!

Это и представить себе было трудно. А оно вот здесь — во плоти.

Потом оказалось, что в монастыре есть и другие схимники — пещерники. Они замуровывают себя в каменных нишах. Им подают только хлеб и воду, и они молятся.

— О чем они молятся? — изумленно спросила Наташа у старушки.

— Да о чем… Богу молятся. Чтобы все осталось как есть.

— О чем?! — не поверила своим ушам Наташа.

— Так это… — наморщила лобик старуха. Видно, объяснить не могла. — Они, если молитву прекратят, мир упадет. Или как-то так…

— Кончать его надо было, кончать, — бормотал Мент, сидя на кровати и вертя в руках трубку от радиотелефона. — Сколько раз убеждался: если бабок нет, то никаких «потом». Еще ни разу эта волынка со всякими там выкупами гладко не проходила.

— Надо же когда-нибудь начинать. — Юм улыбнулся и откупорил бутылку водки. — И потом, зря мы, что Ли, потели? Из-за трех телефонов и какого-то компьютера?