Ярмарка коррупции - Дэвид Лисс Страница 45

Однако я был в восторге, увидев на лице Догмилла недоумение и нетерпение. Презрение, с которым он встретил меня в кофейне, теперь обернулось в мою пользу, так как было понятно: он не помнит, что мы раньше встречались. В этот момент я почувствовал боль в ноге, которую повредил на ринге, из-за чего мне пришлось оставить карьеру кулачного бойца. Она мне напомнила, насколько я слаб и беззащитен по сравнению с этим геркулесом.

– Сэр, я Деннис Догмилл, – сказал он. – Полагаю, дело, которое вы хотели со мной обсудить, не касается моей сестры.

Я встал, чтобы поклониться мистеру Догмиллу, не отрывая глаз от его холодного лица. Передо мной стоял человек, повинный, как у меня были основания полагать, во всех моих бедах. Передо мной стоял человек, который убил Уолтера Йейта и сделал так, чтобы вина пала на меня. Передо мной стоял человек, который убедил судью вынести на суде такой приговор, чтобы меня повесили за преступление, совершенное им самим. Думаю, невзирая на его рост и силу, больше всего я должен был хотеть ударить его, сбить с ног и бить ногами до бесчувствия, но вместо этого я чувствовал лишь холодное равнодушие, сравнимое с чувством, которое испытывает врач, сталкиваясь в первый раз с новой болезнью.

– С сожалением должен сообщить, сэр, что пока у меня к вам такого дела нет, но не теряю надежду, что в будущем это станет возможно.

Он смотрел на меня во все глаза, словно не верил своим ушам. У него было широкое лицо, которое могло бы быть мальчишеским, если бы не тяжелый, мрачный взгляд. Он был определенно привлекательным мужчиной, но, насколько я мог судить, не пользовался большой популярностью у женщин. Есть такой тип мужчин, которые, несмотря на свою внешнюю привлекательность, необъяснимым образом источают грубость и жестокость. Догмилл принадлежал к этому типу, и, признаюсь, я был готов отказаться от своего плана.

– Соизвольте следовать за мной, – резко сказал он. Я улыбнулся, еще раз поклонился мисс Догмилл и последовал за ее братом в смежную комнату, где сидел еще один джентльмен, листая газеты и прихлебывая из бокала на серебряной ножке. Догмилл посмотрел на него с отвращением.

– Я полагал, мы закончили наше дело, – сказал Догмилл.

Джентльмен поднял голову. Он был молод, лет двадцати пяти. В его наружности было нечто женственное, а выражение лица несколько растерянное, трудно сказать, временно или постоянно. Он улыбался, но не смотрел в глаза.

– О, я тут просто листал газеты, – сказал он, явно смущенный. – Я не ожидал, что вы вернетесь так скоро. – Он наконец заметил меня и встал, чтобы поклониться. У него был такой вид, словно он надеялся, что я помогу ему выйти из неловкого положения. – Альберт Хертком к вашим услугам.

Из политических газет мне было известно, что Хертком – член парламента, виг и конкурент Мелбери на выборах. Тори называли его простаком, пляшущим под дудку Догмилла. Глядя на его простое открытое лицо, было трудно с этим мнением не согласиться.

Я поклонился в ответ.

– Мэтью Эванс, – сказал я. – Насколько мне известно, вы снова боретесь за место в палате общин под знаменем вигов.

Он поклонился еще раз.

– Да, для меня это большая честь, – сказал он. – Надеюсь, я могу рассчитывать на ваш голос, сэр.

– Вы никоим образом не можете рассчитывать на него, – сказал Догмилл. – Он только что прибыл из Вест-Индии, и у него нет здесь никакой собственности. Следовательно, он не может голосовать на этих выборах.

– Тогда, возможно, на следующих выборах, через семь лет, – сказал он и рассмеялся, словно сказал нечто необыкновенно смешное.

– Поживем – увидим, – весело сказал я.

– Очень хорошо, очень хорошо.

– Не могли бы вы, мистер Хертком, оставить нас с мистером Эвансом наедине, – не скрывая раздражения, предложил Догмилл.

– О, конечно, конечно, – сказал он, не обращая внимания на раздражение Догмилла. – Я просто хотел обсудить эту речь, которую вы мне дали. Знаете, она грандиозна. Чрезвычайно грандиозна. Просто сама грандиозность, как мне кажется. Но я хотел бы прояснить пару моментов, которые, видите ли, не совсем мне понятны. Вы ведь знаете – что хорошего, если я буду произносить речи, смысл которых мне непонятен?

Догмилл смотрел на Херткома с таким видом, будто тот говорит на некоем загадочном языке американских аборигенов.

– Вы произносите эту речь только через две недели, – наконец сказал он. – Полагаю, за это время вы все же докопаетесь до смысла. Если не докопаетесь, мы можем обсудить это позже. Поскольку в последний месяц у нас вошло в привычку встречаться каждый день, вероятнее всего, мы будем продолжать это делать.

Хертком засмеялся:

– О да, вероятнее всего. Знаете, Догмилл, не стоит быть таким язвительным. Я просто хотел задать пару вопросов.

– Тогда зададите их завтра, – сказал Догмилл и положил свою массивную руку на плечо Херткома. Достаточно настойчиво, но негрубо он стал подталкивать члена парламента к выходу, но вдруг остановился и вернул его обратно. – Одну минуту. – Он отпустил Херткома и указал пальцем, длинным, толстым и неестественно пухлым, напоминающим крикетную биту, на пустой графин для вина. – Это вы выпили?

Хертком был похож на ребенка, которого поймали на краже пирогов.

– Нет, – сказал он смиренно.

– Черт вас побери! – выругался Догмилл, не обращаясь ни к Херткому, ни к кому-то конкретному.

Потом он позвонил в колокольчик, и почти тотчас явился тот же слуга, что открывал мне дверь.

– Джордж, разве я не велел наполнить этот графин?

– Да, мистер Догмилл, – кивнул слуга. – Велели, но на кухне такая кутерьма, полка сломалась, и вся посуда попадала, вот я и решил помочь мисс Бетти навести порядок. Кастрюли-то свалились прямо на нее, и она ушиблась.

– Ты можешь строить планы, как залезть под юбку Бетти, в свое свободное время, но не красть время у меня, – сказал Догмилл. – В следующий раз делай то, что велят, иначе узнаешь, что значит моя немилость. – Затем он повернулся и с непринужденностью, с какой обычно люди закрывают двери или берут книгу с полки, пнул бедного слугу ногой в зад.

Я выражаюсь здесь буквально. Мы же часто говорим о том, как кто-то кого-то пнул ногой в зад, выражаясь фигурально. Никто никогда ничего такого не делал. Я даже видел, как подобные сцены разыгрывают в комедиях, и отчасти юмор заключается в самой абсурдности такого действия. Пусть мой читатель поверит мне, что ничего комичного в этом нет. Догмилл ударил слугу довольно сильно, используя свою ступню в качестве орудия. Лицо слуги исказилось от боли. А поскольку мы не предполагаем, что подобное возможно в буквальном смысле, в этом поступке было что-то крайне жестокое, зверское, что приводит на ум мальчишек, которые мучат котят или щенков.

Слуга вскрикнул от боли и споткнулся, но я был уверен, что моральная боль была сильнее, чем физическая. Его унизили в присутствии незнакомца и хорошо знакомого ему человека. Меня он может больше и не увидеть, а с Херткомом должен был видеться каждый день. Каждый день он должен будет видеться с членом парламента, чей взгляд – добрый, спокойный или какой угодно – будет напоминать ему об этом унижении. Я был уверен, что, если ему суждено прожить еще сорок лет, всякий раз, вспоминая об этом моменте, он будет заливаться краской.