Шпион из Калькутты. Амалия и Белое видение - Мастер Чэнь Страница 45

Понятно поэтому, что и сегодня у каждого местного жителя где-то да сидит этот маленький, забытый страх перед сикхами, с их умными и веселыми угольно-черными глазами между волной черных или седых волос и такой же волной, зачесанной под тюрбан, усов и бороды. И этот детский страх помогает сикхским констеблям не меньше их вполне реальных достоинств.

Так, чего я еще боялась раньше – да что там, и сейчас тоже! – войны, конечно.

Война – настоящая, а не война китайских триад – на нашем благословенном острове, за всю его историю, длилась несколько минут. Мне, родившейся в 1900 году, тогда было целых четырнадцать лет. И я помню ночь перед самым сезоном дождей – в конце октября – и этот резкий грохот, как будто обрушилась куча камней, а потом еще несколько таких же ударов чуть потише, и опять один громкий удар. Я все-таки тогда заснула, а утром мне сказали, что чуть не к самым причалам Суэттенхема прорвался германский крейсер «Эмден», который приделал себе четвертую, фальшивую трубу, отчего его приняли за британца. И этот «Эмден» всадил две торпеды в бок русскому крейсеру, который пришел сюда на ремонт, всего с одним годным котлом из шестнадцати, и стоял недалеко от берега под охраной французов. Ну, а французы свою задачу провалили.

До сих пор не могу выговорить странное, шипяще-жужжащее название этого крейсера, означавшее всего-навсего «жемчуг». Если бы он был малайским и если бы у малайцев были свои, а не британские крейсера, то он назывался бы прекрасным словом, значившим то же самое, но звучавшим бы как «мутиара».

Потом многие говорили, что русский крейсер пошел ко дну с честью, потому что все-таки успел сделать несколько выстрелов – те самые удары потише, что слышались мне. Правда, непонятно, что это за честь такая, тем более что германец все-таки ушел. Но тогда, уже наутро, эта сторона дела меня вообще не волновала. Потому что прошел слух, что восемьдесят русских моряков убиты, многие спаслись невредимыми, а больше сотни – это те, спасать которых вышли в ночь все сампаны порта, но тащили их из воды обожженными, контуженными, порезанными осколками. А потом, по одному, на рикшах и телегах, везли в городской госпиталь.

И мы, дети и подростки, бросили все и не вылезали недели две-три из госпиталя, таская выздоравливавшим русским фрукты, рис, лепешки и что кому приходило в голову. Я долго сидела между двумя такими моряками и учила их португальскому, кормила, пела песенки – и они выздоровели. А один, лежавший в углу, сначала молчал, потом долго и страшно кричал, а в конце концов оказалось, что он умер. И с тех пор война для меня – это когда человека могут спасти из воды и привезти к хорошим врачам, а он все равно умирает.

Как звали тех, кто выздоровел, я вспомнить не могу, а вот того, кто умер и был увезен на христианское кладбище, помню даже сегодня, хотя это имя очень трудно произносить: Гортсефф.

Я и сегодня боюсь войны, этих десяти минут грохота, после которых идут недели боли и стонов.

А еще я боялась в детстве… не может быть: китайцев… которые танцуют с палочками для еды.

Вот теперь я вспомнила отчетливо эти полусны-полукартинки: изогнутые тонкие стволы кокосовых пальм… какое-то большое здание под лиственной, аттаповой, крышей… Танец китайцев, прыгающих с ноги на ногу, причем в танце этом было что-то затаенно опасное, и именно потому, что в руках у них были палочки.

Я потрясла головой и снова увидела картинку с пальмами. Китайцев и вообще людей на ней не было. Но она была все равно как-то связана с этим опасным танцем.

Это была… книга. Книга с картинками. А танец… его в книге не было. Но он как-то был связан с этой картинкой. Я знала про него.

Вести расследование собственных детских страхов – это весьма экстравагантно.

Но ничего другого, получается, у меня пока не было.

– Моя дорогая, ты все слышала? – раздался над моим ухом голос Магды. – Из этой своры людей с оперными именами – де ла Круз, Сильверио, Толедо, Легаспи, представь себе – все же выйдет бэнд. Нужен нормальный пианист, про Тони тут и говорить нечего. А, допустим, чарльстон без клавишника – это смешно. Нет также хорошего второго трубача. И вообще это пока мартышкина свора, а не музыканты. А как тебе такое название, как «Магда-бэнд»? Во главе которого, как это ни странно – не негр, а вообще нечто принципиально иное: женщина. Впервые в истории, заметь. Ни в Чикаго, ни в Нью-Йорке женщина до таких высот не поднималась. А у тебя это будет. И как тебе наш дико сложный номер, не песня даже, а именно номер, который я своровала из одного мюзикла и записала по памяти? Там есть всякие потрясающие слова, типа «держись подальше от выпивки и джаза» – здешним жителям понравится. Это такая история в музыке, завершающаяся словами «и оба потянулись к пистолетам». Кстати, а вот как насчет пистолета, точнее, револьвера – хорошо бы в нужный момент выпалить в потолок холостым зарядом. Нравится идея?

И Магда вопросительно вздернула острый подбородок.

– О, нет, – сказала я. – «Магда-бэнд» – это отлично. Но только не выстрелы. Еще их только мне не хватало.

Теофилиус – единственный в мире человек, который может смотреть на тебя и радостно и грустно, и с восхищением, и с сожалением одновременно. То ли это эффект очков в угольно-черной тяжелой оправе, занимающих чуть ли не все его смуглое лицо с прямым тонким носом, то ли просто он такая вот сложная и разносторонняя личность. Последнее в любом случае верно, поскольку Тео может цитировать классиков типа Шекспира и еще бог знает кого на языке оригинала и цитировать непрерывно, если его не остановить.

– Это не книга, – сказал он, впиваясь в мое лицо круглыми глазами за толстыми стеклами. – Это альбом, и не обычный. Ручная печать литографий, вручную сшитые страницы. Где же я его видел? Хотя помню, что их всего-то было сделано штук сто. По какому-то заказу. Китайцы, танцующие с палочками? Не помню. Вот что такое львиный танец – это я могу рассказать. Дело в том, что в Китае была одна деревня, где постоянно мародерствовал лев. Из чего следует, что речь идет об очень глухом средневековье, когда в Китае было еще полно львов, слонов, носорогов…

– Тео, Тео – я интересуюсь не китайским средневековьем, а более близкими временами. Я хочу изучить вопрос про китайские тайные общества. Здесь, в Малайе.

Тео замолчал. И молчал долго, достаточно долго, чтобы я почти вспомнила, что это за история насчет танца с палочками. В ней фигурировали, кажется, какая-то рыба, сам этот танец – и тайные общества, к которым танец имел непонятное для меня сегодня отношение. Но откуда я это взяла? Из книги?

– Амалия, а тебе не кажется, что джаз все-таки веселее? – наконец отважился Тео. – Дорогая моя, что с тобой происходит? Может, тебе опять попутешествовать по свету? Послушать полгодика джаз в Нью-Йорке?

Так, симптомы повторяются. Отправить меня в далекое путешествие хотел Тамби и еще, понятное дело – Элистер. И вот – Тео.