Убийства в монастыре, или Таинственные хроники - Юлия Крен Страница 45

На короткое мгновение ей показалось, что она слишком далеко зашла. Его лицо превратилось в непроницаемую маску, которую он обычно надевал в присутствии людей. Его правая нога беспокойно дрожала. Однако он искренне ответил:

— Мне кажется, что мы, в общем, похожи. Мы оба знаем, что способны на многое, но вынуждены скрывать это от всех ради того, чтобы наша жизнь удалась.

Больше он ничего не сказал. Но даже после этих слов она ко всему стала относиться проще. Даже жизнь в доме Бертрана больше не казалась ей такой невыносимой, как в первые дни его строгого запрета.

Конечно, библиотека оставалась для нее недоступной, как и остальные комнаты на верхнем этаже, однако у нее появился союзник, который помогал устранить этот недостаток.

Вскоре после того как она выходила магистра Жана-Альберта и была за это наказана, вместо того чтобы получить вознаграждение, в ее комнату прокрался Теодор и предложил пересказывать ей все, что он слышит на уроках, и приносить все книги, которые ему выдаются на чтение.

Сначала София не слишком надеялась на помощь ребенка, который едва может говорить на латыни. Но позже приняла его предложение, поняв, что намного хуже сидеть одной в своих покоях, чем слушать мальчика. Кроме того, ей нравилось в присутствии Теодора насмехаться над магистром Жаном-Альбертом, которому она не могла простить, что он, еще слабый после операции, лежа в постели, оговорил ее перед Бертраном, ужесточив наказание.

— Сегодня мы читали Петра Ломбардского, те строки, где он говорит о любви человека к Богу, — рассказывал Теодор. — Он сказал, что любовь к Богу происходит не от самого человека, но приравнивается к святому духу. Следовательно, человеком движет Бог.

— И это все, что мог сказать об этом магистр Жан-Альберт?

— Разумеется, он заставил меня выучить это нравоучение Петра Ломбардского наизусть.

— Кажется, что с его головой после травмы случилось нечто страшное. О, мне стоило вшить ему побольше ума, когда я штопала его несчастную голову! Он что, даже не пытается научить тебя задавать вопросы и комментировать то, что читаешь?

Ее голос звучал нетерпеливо и раздраженно, как всегда, когда она говорила с Теодором, как будто София всячески стремилась показать, что на самом деле не нуждается в ребенке. А он, как и раньше, сжимался под ее строгим взглядом и боялся ее больше всех. Однако со временем он стал дольше выдерживать ее взгляд, поскольку знал, что это он оказывает ей услугу, а не наоборот.

— К этому предложению следует добавить, — гордо объяснила София, — что человеку отказано в свободе воли, что вера в Бога стала делом Всевышнего, что означает, что у Всевышнего есть власть кого-то наделять этой верой, а кого-то — нет. А это в свою очередь означает, что не человек делает выбор в пользу богоугодной жизни или против нее, а Всевышний либо обрекает его на гибель, либо на вечную святость. Кстати: в одном из писем апостола Павла мы читаем что-то подобное — в каком именно?

Она настойчиво ждала ответа. Теодор испуганно молчал.

— Бог мой! — нетерпеливо застонала София. — Если хочешь стать великим ученым, величайшим ученым нашего времени, ты должен знать Библию наизусть. Это письмо Павла римлянам, глава пятая, стих пятый. Сентенции Ломбарда ты тоже должен знать назубок. Где точно находится это предложение о любви к Богу, которое тебе задали выучить?

Теодор не знал, куда деться от стыда.

— Негодный мальчишка! — прошипела София. — Магистр Жан-Альберт должен наказать тебя! Итак: это предложение находится в семнадцатой главе первой книги сентенций.

— Как так вышло, что вы все запоминаете? — спросил Теодор спустя какое-то время. — Магистр Жан-Альберт сказал, что он еще никогда не замечал такого дара у других людей, и поэтому нельзя исключать того, что...

София вытянула шею.

— Не смей говорить о моем даре злые слова! Ближайший доверенный короля, брат Герин, считает мою способность большим талантом, и будет лучше, если ты согласишься с его мнением, а не с мнением глупого учителя.

На какое-то мгновение в лице Теодора мелькнуло упрямство, то самое, с которым он когда-то пытался поднять меч и кричал, что хочет стать рыцарем.

— Ну хорошо, — сказал он, — как бы то ни было, никто не может точно определить, какую природу имеет ваш дар. Но только если бы я обладал таким же, я бы не стал тратить его на то, чтобы исследовать суть Бога. Я бы с гораздо большим удовольствием стал... лечить людей, так, как это делаете вы.

— Вовсе нет! — ответила София. — Теология — королева всех наук. И ты не должен заниматься ничем другим.

Глаза Теодора снова сверкнули, и он продолжал настаивать на своем.

— Но ведь намного полезнее, например, вылечить мою больную ногу! — продолжал он. - Тогда бы мне не пришлось больше ковылять...

— Вовсе нет! — снова крикнула София. — Когда ты будешь знать столько, сколько я, ты сможешь сам принимать решения. А до той поры твоей судьбой распоряжаюсь я. И если тебя это не устраивает, иди во двор и размахивай там мечом своего отца, пока он не убьет тебя.

Резким движением руки она дала понять, что на этом разговор окончен и она больше не желает слушать никаких возражений.

В начале нового года, незадолго до Павлова дня, София снова отправилась в королевский дворец. Она не видела брата Герина две недели, он не приглашал ее. Однако она решила, что между ними уже установилась определенная близость, чтобы она сама могла определять, когда им встречаться.

Промозглая стужа пробирала насквозь. Тонкий, скользкий лед на Сене в некоторых местах превратился в огромные глыбы, плывущие по серой воде. Обычно двери домов всегда были открыты, и проходящий мимо сосед мог заглянуть не только в мастерскую, где ткали холст, дубили кожу или забивал гвозди в ботинки, но и увидеть, как глава семьи колотит жену, а та выливает на голову незадачливого подмастерья содержимое ночного горшка. Сегодня же все двери и окна были закрыты тяжелыми коричневыми досками. С них свисали острые бесцветные сосульки.

Изо рта Софии вырывалось теплое дыхание, и Париж ей казался не просто охваченным зимней спячкой, будто вымершим. Даже с обычно оживленных мостов через Сену, под каменными сводами которых к кораблям и понтонам были подвешены водяные мельницы, не доносилось ни звука. Зерно не привозили, муку не забирали. Даже торговцы вином, которые плавали по реке на лодках со своими бочками и предлагали товар, сегодня не решились выйти в замерзшую, грязную реку.

Но больше всего ее удивил единственный звук, нарушивший тишину, — звон колокола, который, казалось, доносился ото всех церквей сразу: от Сен-Матурин, Сен-Северин и Сен-Бенуа, а также из аббатств Сен-Виктор и Сен-Женевьев. София изумленно посмотрела наверх: в такое время не принято созывать на мессу.

— Вы не знаете, почему звонят колокола? — спросила она мужчину, который обычно провожал ее к брату Герину.

Тот дрожал от холода. Волосы, торчавшие из носа и ушей, были покрыты маленькими льдинками.