Глубокие раны - Неле Нойхаус Страница 45

— Эту женщину сегодня утром обнаружили мертвой.

Теперь его свояченица не отступит, пока все не узнает.

— Тогда это вряд ли может быть связано с нашей едой.

— Совершенно точно нет. Так что ты думаешь?

Мари-Луиза еще раз исследовала фотографию и пожала плечами.

— Если ты позволишь, я расспрошу еще обслуживающий персонал, — сказала она. — Пойдем со мной. Не хочешь чего-нибудь съесть?

От этого заманчивого предложения Оливер, который во всем, что касалось еды, страдал регулярно повторяющимися и пугающими приступами недисциплинированности, не мог отказаться. Он с готовностью последовал за свояченицей в просторную кухню ресторана, в которой уже кипела активная деятельность. На приготовление оригинальных кулинарных шедевров мэтра Жан-Ива Сент-Клера ежедневно уходило по нескольку часов, но результат каждый раз был фантастическим.

— Привет, папа, — Розали с раскрасневшимися щеками стояла, на взгляд Боденштайна, слишком близко к великому мастеру, который считал выше своего достоинства самому резать овощи.

Сент-Клер поднял глаза и усмехнулся.

— А, Оливер! Уголовная полиция теперь уже контролирует и кулинарное искусство?

«Скорее тридцатипятилетних звездных поваров, которые морочат голову девятнадцатилетним ученицам», — подумал Боденштайн, но ничего не сказал. Насколько ему было известно, Сент-Клер вел себя по отношению к Розали абсолютно корректно — к ее глубокому сожалению. Оливер побеседовал с французом и поинтересовался успехами Розали. Мари-Луиза тем временем приготовила ему тарелку со всевозможными вкусностями, и пока он поглощал кажущиеся невероятными блюда из омаров, из зобной железы теленка и кровяной колбасы, она показывала фотографию своему персоналу.

— Да, была такая здесь в субботу, — вспомнила молодая женщина из обслуги. — Она в инвалидном кресле.

Розали также с любопытством взглянула на фотографию.

— Да, верно, — подтвердила она. — Впрочем, тебе надо спросить бабушку, она ведь сидела рядом с ней.

— В самом деле? — Боденштайн взял фотографию.

— Что с ней? — спросила Розали с любопытством.

— Розали! Я что, должен сам чистить все овощи? — крикнул Сент-Клер из глубины кухни, и девушка молниеносно исчезла. Боденштайн и его свояченица переглянулись.

— Ученикам приходится подчиняться, — Мари-Луиза весело улыбнулась, потом опять наморщила лоб, так как вдруг вспомнила, что ей еще необходимо сделать, прежде чем через час начнется работа. Боденштайн поблагодарил за угощение и с запасом новых сил покинул замок.

Когда главный комиссар ранним вечером появился в Мюленхофе, профессор Кальтензее извинился за свою мать за то, что она не сможет поговорить с ним. Известие о насильственной смерти подруги так потрясло ее, что она приняла предписанное ей ее врачом успокоительное средство и уснула.

— Входите. — Создавалось впечатление, что Кальтензее собирался уходить, но казалось, он не особенно спешил. — Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

Боденштайн последовал за ним в гостиную, но вежливо отказался от предложенных напитков. Его взгляд блуждал по окнам, перед которыми взад и вперед прохаживался патруль из двоих вооруженных сотрудников службы безопасности.

— Вы серьезно усилили меры безопасности, — заметил он. — Это чем-то вызвано?

Элард Кальтензее налил себе коньяк и с отсутствующим взглядом остановился позади одного из кресел. Смерть Аниты Фрингс, очевидно, огорчала его столь же мало, как и убийство Гольдберга или Шнайдера, но в то же время он был чем-то озабочен. Его рука, державшая бокал с коньяком, дрожала, и он выглядел утомленным, словно после бессонной ночи.

— Моя мать всегда страдала манией преследования. Теперь она считает, что будет следующей жертвой, лежащей у своей двери после выстрела в затылок, — проговорил он. — Поэтому мой брат устроил здесь патрулирование.

Боденштайн был поражен цинизмом, звучавшим в словах Эларда.

— Что вы можете сказать мне об Аните Фрингс? — спросил он.

— Немногое. — Кальтензее задумчиво посмотрел на него покрасневшими глазами. — Она была подругой юности моей матери, когда они жили в Восточной Пруссии. Потом перебралась в ГДР. После смерти ее мужа вскоре после воссоединения переехала в «Таунусблик».

— Когда вы видели ее в последний раз?

— В субботу, на юбилее матери. Я никогда с ней много не разговаривал, и было бы преувеличением утверждать, что я ее знал.

Элард сделал глоток коньяка.

— К сожалению, у нас вообще нет представления о том, в каком направлении следует вести расследование убийств Шнайдера и Аниты Фрингс, — открыто признался Боденштайн. — Вы бы нам очень помогли, если бы больше рассказали о друзьях вашей матери. Кто мог быть заинтересован в смерти этих троих?

— При всем моем желании, я не смогу этого сделать, потому что не знаю, — ответил Кальтензее с вежливым равнодушием.

— Гольдберг и Шнайдер были убиты из одного и того же оружия, — сказал Боденштайн. — Патроны относятся к временам Второй мировой войны. И на всех местах преступления было написано число 16145. Мы предполагаем, что это число обозначает дату, которой мы, однако, не можем дать объяснение. Вам говорит что-нибудь дата 16 января 1945 года?

Оливер наблюдал за безразличным лицом своего визави и напрасно ждал внешнего проявления каких-либо эмоций.

— 16 января 1945 года союзники разбомбили Магдебург, — сказал Кальтензее как истинный историк. — В этот день Гитлер покинул свою тайную ставку в Веттерау и перебрался со своим штабом в бункер под Рейхсканцелярией, из которого уже больше не вышел. — Задумавшись, он сделал паузу. — Также в январе 1945 года мы с матерью бежали из Восточной Пруссии. Было ли это именно шестнадцатого, я не знаю.

— Вы что-то помните об этом?

— Очень смутно. Это не какие-то образные воспоминания. Для этого я был тогда слишком мал. Иногда мне кажется, что то, что я считаю воспоминанием, с течением лет возникло в моей голове посредством фильмов и телевизионных передач.

— Сколько вам тогда было лет, если я могу вас об этом спросить?

— Можете. — Кальтензее вертел пустой бокал в руках. — Я родился 23 августа 1943 года.

— Тогда вы вряд ли можете о чем-то помнить, — возразил Боденштайн. — Вам не было и двух лет.

— Странно, не правда ли? Правда, я после этого много раз бывал на моей Родине. Может быть, это все просто самовнушение?

Боденштайн размышлял, была ли известна Кальтензее тайна Гольдберга. Он с трудом мог составить мнение об этом человеке. Вдруг ему кое-что пришло в голову.

— Вы знали вашего родного отца? — спросил он, и от него не ускользнуло удивление, которое на мгновенье вспыхнуло в глазах Кальтензее.

— Откуда вам это известно?