Курортное убийство - Жан-Люк Банналек Страница 46

– Надеюсь все же, что вы его найдете.

– Я не буду мучить вас долгими расспросами, но я должен обсудить с вами несколько деталей. Пожалуйста, расскажите мне о вчерашнем вечере. Когда…

– Муж вышел из дома около половины десятого и отправился на прогулку. Он часто прогуливается по вечерам, ходит к морю, на пристань, к пляжу «Таити», где стоит его лодка, иногда просто гуляет по нашему городку. Он любит гулять и делает это уже не один десяток лет. Он… – голос мадам Пеннек предательски дрогнул, – он любил гулять между Роспико и пляжем «Таити». Летом, в сезон, он обычно гулял там поздним вечером. Естественно, с позавчерашнего дня он очень плохо себя чувствовал и всю позапрошлую ночь не находил себе места, как, впрочем, и я.

– Вчера он ушел из дома один?

– Он всегда ходил на прогулки один. Я с ним никогда не ходила. Вчера он уехал на своей машине.

Голос мадам Пеннек зазвучал еще глуше.

– Он очень долго искал ключи, а потом сказал: «Я скоро вернусь».

– Сколько времени он обычно гулял?

– Обычно около двух часов. Вчера мы выходили из дома одновременно, поэтому я точно помню, когда он ушел из дома. Я поехала в аптеку в Тревиньон за снотворными таблетками, которые наш врач выписал нам обоим, чтобы мы не мучились от бессонницы. Раньше мы никогда не пользовались снотворным.

– Вы абсолютно правы. Не стоит подвергать себя напрасным мучениям.

– Вернувшись, я сразу легла спать. Мужу я положила таблетки на стол рядом с его кроватью. Они так и остались там.

– У вас разные спальни?

Катрин Пеннек окинула Дюпена возмущенным взглядом.

– Разумеется, иначе я бы уже утром заметила, что муж не вернулся домой.

– Да, я понимаю, мадам Пеннек.

– Вчера вечером не происходило ничего необычного. Все было как всегда – прогулка, ее маршрут, длительность. Все как всегда, если не считать того, что случилось.

Последнюю фразу мадам Пеннек произнесла умоляющим тоном, почти как заклинание.

– Я все понимаю, понимаю, как это ужасно. Я не буду больше докучать вам, но осталась одна очень важная вещь, о которой я все же хочу вас спросить. От этого зависит все расследование, и об этом мы еще не говорили.

Мадам Пеннек посмотрела комиссару в глаза. Дюпену показалось, что в ее лице промелькнула неуверенность, но, возможно, это было лишь поверхностное впечатление.

– Вы имеете в виду картину. Вы все знаете. Ну конечно, все дело в этой проклятой картине, все крутится вокруг нее, не так ли?

Голос Катрин Пеннек окреп.

– Да, думаю, что да.

– Сто тридцать лет она мирно провисела на стене. И что теперь?

Она осеклась и перевела дыхание.

– Никто никогда не говорил об этой картине и не смел говорить. Это было табу в семье Пеннеков. На этой тайне держалось все, вся семья. Даже после смерти Пьера-Луи Пеннека, вы понимаете? Это судьба. Такие большие деньги – это судьба, это злой рок. Вероятно, он был прав, сделав эту картину великой тайной. Только после того, как Пьер-Луи Пеннек решил подарить картину музею Орсэ, начались все несчастья. Наверняка вы об этом знаете, не правда ли?

Это был переломный момент, который неизбежно наступал в любом деле из всех, какие до сих пор приходилось расследовать Дюпену. В такие моменты из-под гладких показаний участников дела начинали проступать контуры истинных, зачастую неприглядных историй, которые все – и не только злоумышленники – старались до последнего момента скрыть.

– Да, мы знаем об этом намерении вашего свекра.

– Муж обсуждал с ним этот вопрос несколько дней назад.

– Пьер-Луи Пеннек рассказал об этом вашему мужу?

– Конечно. Ведь это семейное дело.

– И как ваш муж на это отреагировал? Как отреагировали вы?

Ответ был до предела ясным:

– Это было его дело, а не наше.

– Теперь картина принадлежит вам, мадам Пеннек. Она является имуществом отеля, которое вы унаследовали вместе с мужем, и теперь все это исключительно ваша собственность.

Катрин Пеннек молчала.

– Вы собираетесь дарить картину музею Орсэ? В конце концов, это была последняя воля Пьера-Луи Пеннека, хотя он и не успел оформить ее нотариально.

– Я уже думала об этом. Но сейчас я не в состоянии принимать важные решения. Я подумаю об этом через пару недель.

Было видно, что мадам Пеннек очень устала.

– Конечно, этим не надо заниматься сейчас. Я и так вас чрезмерно утомил. Вы очень мне помогли, но еще один, последний вопрос: кто знал об этой картине?

Мадам Пеннек удивленно посмотрела на Дюпена.

– Я не могу с уверенностью ответить на этот вопрос. Долгое время я думала, что об этом знаем только я и мой муж. Но он был уверен, что о картине знал Фредерик Бовуа, а мне иногда кажется, что знает о ней и мадам Лажу. Думаю, что свекор ей все рассказал. – Катрин Пеннек сделала паузу. – Я никогда ей не доверяла.

– Вы никогда ей не доверяли?

– Она лживая и фальшивая женщина. Мне, конечно, не стоит этого говорить. Я сейчас сильно взбудоражена, но понимаю, что не имею права так о ней отзываться.

– Что заставляет вас думать, что мадам Лажу ведет себя неискренне?

– Все знают, что у нее с Пьером-Луи Пеннеком была связь. Она продолжалась не один десяток лет. Все знают, что она разыгрывала из себя настоящую хозяйку отеля. Она получала от Пеннека деньги – до самого последнего времени. Часть этих денег она посылала в Канаду, своему никчемному сыну, которого она донельзя избаловала.

Голос мадам Пеннек обрел звучность и твердость. Дюпен достал блокнот.

– Вы уверены, что она знает о картине?

– Нет, нет, точно я этого не знаю. Я не должна. Не имею права так говорить.

– Что вы можете сказать о сводном брате Пьера-Луи Пеннека, об Андре Пеннеке? Знал ли он о существовании картины?

– Мой муж был в этом уверен. Андре Пеннеку о картине рассказал еще отец Пьера-Луи. Он сам однажды об этом сказал. Да и как могло быть иначе – ведь это была семейная тайна.

Дюпену очень хотелось сказать, что расследование бы продвигалось быстрее, если бы он узнал о картине сразу после убийства Пьера-Луи Пеннека – это бы дало в руки следствия мотив. Сколько времени было потеряно из-за глупой скрытности. Мало того, возможно, что и муж Катрин Пеннек остался жив, если бы кто-нибудь рассказал Дюпену о картине. Но что толку теперь жалеть об этом?

– Что вы можете сказать о господине Бовуа?

– О, этот хуже всех. Мой свекор был просто глупец, что не видел насквозь этого проходимца. Он…

Она осеклась на полуслове.

– Я слушаю вас.