Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова Страница 46

— Не понимаю причин для такой бурной радости, — недовольно проворчал Максим Максимович, осторожно осматривая раненую руку. — Незаконно добывать улики — это почему-то плохо, а применять недостойные методы допроса — хорошо!

Но его никто не слушал. Осмотр показал, что необходима немедленная ампутация. «Немедленная!» — пригрозил Грушевский, если они не хотят отправить на тот свет единственную свою надежду на раскрытие дела. Призоров всполошился. Он и не подозревал, что ранение может быть настолько серьезным. Срочно запрягли служебную конку, единственную в каретном сарае довольно небогатой конторы. Грушевский, утомленный событиями этого бурного дня, попросил Тюрка отвезти его домой на «Серебряном призраке». Не будет же он ссориться с несчастным идиотом, из-за того что тот такой, какой он есть. В конце концов, именно из-за этой особенности Ивана Карловича Грушевского и пригласили в компаньоны к этому больному аристократу, чудаку и миллионеру. Но всю дорогу Максим Максимович горько пенял Тюрку за отсутствие душевности, элементарных понятий человечности и откровенную жестокость.

— Как вы не понимаете, — горячился раздосадованный Грушевский, — юноша только что потерял любовь всей своей жизни, проклят родными. Страдает от невыносимых болей из-за раны. В перспективе останется навеки инвалидом, если вообще выживет, а серьезность своего положения, поверьте мне, оценит любой человек, у которого началось заражение крови. А тут вы с этими ужасными подробностями и предположениями о муках, которые испытала его любимая перед смертью! Откуда у вас, кстати, столько красноречия и воображения взялось, я затрудняюсь объяснить!

— Иначе его невозможно было вынудить заговорить, склонить к сотрудничеству или просто дать согласие отвезти в больницу, — невозмутимо пояснил в ответ Иван Карлович.

— Так он и не давал!

— Он не возражал, — резонно заметил Тюрк.

— Нет, вы бесчувственный чурбан, а не идиот, уж простите меня за вольность интерпретации вашего диагноза! Если бы кто-нибудь рассказал мне про страдания моей милой Пульхерии Ивановны!..

— Вы уверены, что она не страдала?

— Да… что… — оторопел Максим Максимович, жестоко пораженный в самое сердце. — Что вы себе позволяете?!

— Просто о том, что чувствует человек, может знать только он сам. Вы можете быть уверены только в том, что чувствовали вы по отношению к вашей супруге. О том, что чувствовала она, знает лишь один человек, она же. По-моему, все предельно просто.

Грушевский испепелил шофера ненавидящим взглядом и не счел необходимым отвечать на такое ужасное оскорбление. Благо, они уже подъехали к нужному дому. Он гордо встал, величественно вышел из мотора и, не удостоив ни словом своего оппонента, удалился. На этом свое недолгое и бурное компаньонство он посчитал категорически законченным.

Ночь Грушевский провел ужасно. Уж и не вспомнить, когда в последний раз он так плохо почивал. Пожалуй, накануне свадьбы, много-много лет тому назад. Такие же точно кошмары кружили молодого Грушевского в своем страшном хороводе. Чудовищные хари, хохоча, подкидывали его вверх, играли с ним, и он чувствовал себя ничтожной щепкой, которой забавляются огромные волны неведомого моря-окияна из детской сказки. Вот из черных волн вышел хоровод наяд в белых накидках. Они нежно улыбались, манили его в темные бездны и сверкали прекрасными очами из-под полупрозрачных вуалей.

В этом последнем сне юные мертвые невесты во главе с графиней Марьей Паниной, насмешливо издеваясь над несчастным, взмокшим от ужаса и унижения Максимом Максимовичем, закружили его в своем белесом полупрозрачном хороводе, увлекая все глубже и глубже в неясный пугающий хаос, в котором, как совершенно точно знал Грушевский, нельзя дышать, а тяжелая холодная вода уже заполняет его легкие вместо свежего воздуха. Над омутом, который неумолимо затягивал в бездну изнемогающего Максима Максимовича, так же смеясь, реяли три невероятных создания. Колибри в голубом пухе и розовых перьях, Ундина с чешуйчатым хвостом и почему-то с крылышками, какие бывают на фартуке у горничной, и Серпентина с медными и серебряными пятнами на узком извивающемся теле. Но вот появилась его несравненная Пульхерия в своем скромном подвенечном наряде, с ясным золотым огоньком над свечой, которую она держала, пока батюшка обходил вокруг новобрачных и троекратно прикладывал к их челу святые церковные венцы. Возлюбленная Пульхерия, с пухлыми щечками и милой ямочкой на подбородке, разогнала хоровод невест и тот душный морок зеленоватой гнили, которая совсем уж было подобралась к Максиму Максимовичу снизу, из холодной мрачной тьмы, над которой он парил, рискуя каждую минуту сверзиться вниз. В этот миг Грушевский проснулся на сбитых от неспокойного сна простынях.

— Максим Максимыч, — стучала в дверь и звала его Варвара Сергеевна. — Вас опять этот малахольный князь на моторе дожидается, и вот еще записку с курьером прислали.

В записке Коля извещал, что сегодня из Москвы приезжает Ольга Николаевна. Если надо, то встретиться с ней можно будет вечером в кабаре «Цветы Зла», по такому-то адресу. Он сам тоже намерен быть там, для того чтобы вернуть Фидельку, которая очень грустит без хозяйки. К тому же в вечерней программе будет коротенькая реприза из его последней пьесы. Прочитав записку, Грушевский задумчиво почесал в затылке. Уже через минуту он решил простить бедного Тюрка. На этот раз Грушевский пригласил Ивана Карловича к себе в квартиру. Разделил с ним по-братски и кофейник кофею, и выборгский крендель. Неловко откашливаясь, он попробовал извиниться перед компаньоном:

— Вы уж, Иван Карлыч, того… не особенно чтобы очень этого…

— Нам пора, — не ответив, подал ему Тюрк письмо. — Прислали утром.

— Князья Ангелашвили честь имеют просить… Зачем?

— Думаю, они знают о пассажире из Ревеля, — флегматично пожав плечами, ответил Тюрк и ловко сцапал последнюю булку с тарелки.

— Что ж… — задумался Грушевский о странностях своего компаньона. — Если на «Серебряном призраке», то едем.

Когда компаньоны вошли в уже знакомую им роскошную гостиную на Мойке, они застали князя с княгиней и дядюшку, примостившегося на диванчике у дверей. По пути Грушевскому пришло в голову, что контора Призорова находится слишком близко от квартиры, которую занимали Ангелашвили, и компаньон побеспокоился, как бы из этого чего не вышло. Но потом, понадеявшись, что Призоров все еще в Мариинской при Зиновии и Копейкине, успокоился. Насколько он знал, бедную княжну вчера вернули родителям в закрытом гробу, и те похоронили ее на кладбище Александро-Невской лавры, где покоились многие поколения древнего рода Мещерских.

— Прошу вас, господа, — широким жестом князь гостеприимно предложил гостям располагаться в креслах у дивана. Он отложил газету и нежно накрыл своей рукой тонкую кисть княгини, сидевшей рядом с ним на диване.

— Вы нас позвали… — осторожно, словно ступая по минному полю, начал Грушевский. Но княгиня нетерпеливо прервала его:

— Я знаю, что в город вчера привезли одного подозреваемого. Того самого, за которым наблюдал по нашему поручению частный сыщик.