Никогда не разговаривай с чужими - Рут Ренделл Страница 47

Оказалось, что префект хорошо знал Перча, возможно, даже был его другом. Он радостно сообщил, что Саймон еще не вернулся, да и вряд ли появится раньше восьми. Самым неприятным для Чарльза было открыть дверь Перча. И не потому, что замок был сложный — проще, чем во внутренних дверях, замков нет, — но потому, что оставался большой риск быть замеченным за этим занятием, которое потребовало, по меньшей мере, минуты две-три.

Чарльз обнаружил две книги по парусному спорту на полке над конторкой, которую старшие ученики Уттинга использовали как письменный стол. Книги по теории шахмат на полке не оказалось, и обыск комнаты успеха тоже не принес. Вероятно, Перч брал ее с собой домой и забыл там, а возможно, что вообще никогда не приносил в школу. Но одна вещь в комнате Перча очень заинтересовала Чарльза. Это был телескоп. Установленный на подоконнике, он был направлен в сторону их родного города. Чарльз не удержался и посмотрел в него. Удивительно, как много и отчетливо было видно. Даже можно разглядеть, который час показывали часы на «Сит-Вест». Шесть двадцать две и семнадцать градусов. Чарльз не был уверен, что без вспышки что-то получится, но сделал все от него зависящее. Насколько он знал, это были первые снимки, которые сделали внутри Уттинга представители Лондонского Центра. Через несколько минут он уже выходил из комнаты с сознанием хорошо выполненного дела и с двумя книгами в зелено-белом пакете «Марк и Спенсер», который он нашел в мусорной корзине у Перча.

Вернувшись в Кюри, где родители все еще секретничали с начальницей пансиона Сары, он столкнулся в холле с Рози Уайтекер. Она была знакома с Сарой и посмотрела на него, будто хотела заговорить, но он ошарашил ее холодным недоуменным взглядом.

Констанс Гудман принадлежала к той категории женщин, которая хорошо относится к друзьям своих детей, но не к ним самим. Это выразилось в ее приветливом взмахе руки, адресованном Джону, и быстром недовольном взгляде, когда она подзывала Колина. Ей было семьдесят, и ее хорошо знали три поколения, которые учились у нее в начальной школе. Джон — и Черри — были среди ее учеников, но Колина она не учила никогда. Своих бывших учеников она при встрече называла ласково «котенком», свой же сын, который зачастую оказывался младше, чем нежно любимые бывшие ученики, был для нее «цыпленком». И Колин действительно походил на цыпленка своим розовым лицом с крючковатым носом, темными маленькими глазами-бусинками и кудрявыми волосами.

Он казался крайне взволнованным, когда провел Джона в дом, и сейчас, когда сдерживал ликование, был скорее похож на Харпо Маркса. [15]

— Рада тебя видеть, котенок, — приветствовала его миссис Гудман, скрипя суставами, пораженными артритом. Она накрывала стол для чая, но Джон чувствовал, что не сможет проглотить ни крошки. — Я отниму у вас минут десять, а потом можете секретничать.

Она ясно дала понять, что осведомлена, о чем пойдет разговор с Колином, но не хочет говорить об этом.

Джон подождал, пока она скрылась за дверью, и спросил:

— Что происходит в мире?

Прошло три недели, но информацией, полученной от Колина, он так и не воспользовался. Джон оказался в самом затруднительном в своей жизни положении. Необходимость выбора между действием, которое потянуло бы за собой разоблачение, или возможностью похоронить все, что рассказал ему Колин, не давала покоя. Не в его правилах поступать подло, однако это разоблачение вряд ли можно считать подлостью. Вероятно, он обязан это сделать и для своего собственного благополучия. В душе он гордился своей проницательностью. Надо же, не имея никаких доказательств, он оказался прав, когда разглядел в тусклых глазах Питера Морана скрытую порочность.

Он терялся в догадках, когда ехал на «хонде» к Колину тем субботним днем. Не имея никаких оснований для оптимизма, он был радостно возбужден и полон надежд. Колин и его мать жили далеко от города, практически на окраине Оррингтона, и дорога до них заняла почти полчаса. Домик, в котором после ухода Дженифер он не был ни разу, имел такой нежилой, скучный вид, что можно было подумать, что это новостройка. Но по несомненным строительным особенностям — невозможно назвать это архитектурой — это была постройка начала шестидесятых: Г-образной формы, из красного кирпича, с низкой крышей, с квадратными окнами и металлическими рамами. За домом вместо сада разместился газон с тщательно скошенной травой. Ни цветов, ни деревьев. Не единожды Джон давал Колину саженцы с хорошими корнями и ящики с цветочной рассадой, но что с ними происходило дальше, не знал, здесь они так никогда и не появились.

Они услышали, как нарочито громко миссис Гудман закрыла за собой не менее двух дверей, — что ж, такта ей не занимать! Оставшись вдвоем, Колин снова спросил, действительно ли Питер Моран живет с Дженифер.

— Я уже говорил тебе, — ответил Джон. Он начинал сознавать, что люди не всегда слушают внимательно, когда им изливают душу, но все-таки повторил: — Конечно, я говорил тебе, когда Дженифер впервые ушла.

— Может быть, и говорил. Но, возможно, не назвал имени, по крайней мере, я не запомнил.

— А теперь объясни, к чему такая таинственность?

— Ты много знаешь об этом парне, этом Моране?

— Только что ему тридцать пять. Родом он вроде отсюда. Думаю, да. Он имеет степень экономики или философии, или чего-то, точно не знаю. Полагаю, что он когда-то преподавал, но сейчас не работает. Это я точно знаю. Он снимает полуразвалившуюся хибару в Нанхаусе, думаю, за мизерную плату. — Джон понимал, что говорит пренебрежительно, но его это нисколько не волновало. — О! У него есть такая маленькая французская машина, впрочем, машиной-то ее назвать трудно, так — машинка. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать.

Колин рассмеялся:

— Да, ты действительно его любишь!

— А ты чего ожидал?

— Скажи, а как Дженифер с ним познакомилась?

Вопрос не слишком озадачил Джона.

— Не знаю, как она впервые натолкнулась на него. Это было слишком давно. — Он запнулся, будто не решаясь продолжать, но потом с трудом сказал: — Они были обручены, но он разорвал помолвку прямо перед свадьбой. Это было около четырех лет назад.

— Четыре года назад, — сказал Колин, — я служил временно в Государственном суде Оррингтона. Ты помнишь?

Да, Джон помнил это. Колин тогда возмущался, что за временную работу платили мало, и жаловался другу.

— Когда в четверг я увидел его в твоем доме, я почему-то сразу узнал его, а когда вернулся домой, поискал его.

— Как это — поискал?

— Ты же знаешь о моем пристрастии все записывать? Так вот. Я записывал каждого, кто приходил в суд, и кое-какие собственные комментарии о них. Твой Питер Моран тогда проходил по делу как обвиняемый. Хочешь знать, в чем его обвиняли?