Казнить нельзя помиловать - Галия Мавлютова Страница 47

Стрельников через Ковалева передал мне стажерские деньги; оказывается, в бухгалтерии мне начислили целых семьсот рублей. Пришлось отвернуться от предложенных комиссионных с презрительным видом. Сознаюсь, мне было сложно корчить брезгливую мину, ведь Стрельников пытался таким образом сгладить нанесенную мне обиду.

Ковалев фыркнул и, кинув деньги на стол, улетучился из кабинета. Пошел докладывать Сергею Петровичу, что я — трус и эгоист, догадался я с небольшим опозданием, одновременно пытаясь нарисовать в компьютере портрет парня с пистолетом из злополучного маршрутного такси. Я хорошо запомнил лицо парня, вплоть до мельчайших деталей. Морщинка между сердито сдвинутых бровей, еле заметная горбинка на носу, тонкая полоска пробивающихся усиков. Портрет выдался весьма удачный, словно парня сфотографировал в надменной позе опытный фотограф.

Пожалуй, портрет годится для выставки фоторабот — я порадовался творческому всплеску. Теперь надо проверить фототеку: может, мне повезет и я что-нибудь узнаю об этом ненормальном парне. Фототека затребовала пароль, и я долго подыскивал подходящий, мне не хотелось идти к Стрельникову, чтобы выведать секретный пароль. Да Сергей Петрович и не даст, я ведь вышел у него из доверия. Столько проколов совершить может только подросток, состоящий на учете в психдиспансере. Пароль я подыскал смешной, и он подошел, фототека открылась, и я узнал портрет парня из маршрутки, он полностью совпадал с моим фотороботом. Но в фототеке не было его фамилии, только фотография и номер машины. Я автоматически запомнил номер и переключился на другие мысли. Парень из маршрутки меня больше не интересовал. По номеру машины я мог узнать и его фамилию, и всю биографию, но я сделаю это завтра. А пока я размышлял о девушке из космического пространства. Она уплывала от меня все дальше, растворяясь в туманной пыли.

После принятого решения о разрыве с Юлей я будто освободился от пелены в душе, обволакивающей меня после нашей первой встречи. Во мне осталась жить одна туманность Андромеды, но зачем мне воздушное облако? Разве это облако для меня? Нет людей, способных жить в нереальной туманности.

Я больше не верил Юле, вот не верил, и все тут! Раньше верил, но моя вера улетучилась вместе с космической пылью. Я никак не мог понять, что она нашла во мне, ведь я собой ничего не представляю, значит, ей что-то нужно было от меня. Но что?

Я вертел портретом и так и сяк, а когда в кабинет ввалился Ковалев, я спрятал изображение парня с усиками в ящик стола. Номер машины я запомнил, и мне жутко не хотелось, чтобы Ковалев начал высмеивать мои творческие способности. Я принял позу свободного художника, изготовившегося бежать за водкой.

Скороход так скороход! На большее я не способен, думал я, глядя на Ковалева, и они все прошли через это. Значит, прошли через унижения, разочарования и сомнения. Я — не первый, и я — не последний. Как-то мне тетя Галя сказала, что умереть во имя подвига каждый дурак сумеет. А вот ты попробуй жить ради подвига! Каждый день прожить достойно. На это редкий человек способен, добавила она, сдвигая брови.

Когда она сдвигает брови, я сразу понимаю, сколько ей лет. Наверное, она тоже прошла через проверки на дорогах. Но представить ее в роли скорохода, я, извините меня, никак не мог. Тетя Галя, идущая в магазин за водкой по просьбе своих «товарищей майоров Петровых»? Никогда!

Но Ковалев не обращал на меня никакого внимания. Он что-то писал, закрывая листок рукой. Он низко склонился над столом, и я мог спокойно разглядеть его. Что-то отталкивающее проглядывало из нутра Алексея.

Вроде свой, рубаха-парень, а глянешь на него — и рвать тянет. Я покусывал губы от напряжения. Со мной такое случается, когда я нервничаю, всегда кусаю кожу вокруг губ, потом у меня долго болит во рту, и пить горячий чай совершенно невозможно.

— Иди, погуляй ненадолго. Ко мне сейчас люди придут. — Ковалев поднял голову и мельком взглянул на меня. — Придешь через два часа.

Сказать, что я обрадовался, это означает, ничего не сказать. Я мигом выбрался из-за компьютера, не забыв выключить его. Режим секретности так режим секретности! Больше я ничего не нарушу и не дам повода для всяких инсинуаций. Правда, я толком не знал, что такое эти самые инсинуации, но, наверное, что-то гадкое и мерзкое.

По причине мерзких инсинуаций Сергей Петрович не желает меня видеть. И даже изгнал из своего кабинета. Он видит во мне врага, внутреннего врага. Внешний враг не страшен, внутренний враг страшнее атомной войны.

Я побрел по улице Некрасова, потом перешел Литейный проспект, и ноги бездумно вывели меня на Чернышевскую. В летнем кафе по-прежнему стояли пластмассовые столики, прохожие толпами спешили по своим делам, гудели и визжали тормоза проезжающих машин, и только два человека сидели на плюгавых белых стульях, полностью погрузившись в мир грез.

Мне эти два человека показались до боли знакомыми, конечно, кто же это мог быть, как не Леонид Иваныч Вербный собственной персоной и Резвый, короче, сладкая парочка. Они увидели меня и поспешно отвернулись. Они тоже видели во мне внутреннего врага.

Большей обиды я еще не знал в этой странной взрослой жизни, по крайней мере мне никто не наносил такого удара. Чтобы два человека, не сговариваясь, разом отвернулись от третьего, не желая признавать в нем равного себе, это уже слишком!

Я рванулся вперед и помчался, сбивая по пути прохожих. На углу Чернышевской и Фурштадтской меня едва не сбил новенький сияющий «Мерседес». Парень высунулся из машины и погрозил мне кулаком, едко сплевывая с губ смачные матерки.

Я смотрел на парня, оставаясь на проезжей части, пока какая-то сердобольная старушка не вытащила меня на тротуар. Мой компьютерный портрет ожил и превратился во вполне реального живого, смачно матерящегося парня.

Наверное, пистолет у него под мышкой, а сам он куда-то спешит, думал я, разглядывая знакомый номер удаляющегося «мерса», — вот и забыл приставить его к моему носу.

Не слишком ли часто я попадаю в нелепые ситуации?

— Слишком часто, — сам себе ответил я вслух, от чего моя сердобольная спасительница шарахнулась в сторону.

Она еще долго оглядывалась на меня, прибавляя шаг, словно пыталась избавиться от назойливого видения.

Теперь у меня в багаже был не только портрет, но и «живой» номер «Мерседеса», а это уже кое-что, доложу я вам. Значит, на этом «мерсе» парень ездит, совершает ДТП, всякие нарушения, а это значит, это значит, что он у меня в кармане. Я тоже могу делать установки, проверять данные, устанавливать личность, и неважно, что эта личность встретилась мне в маршрутном такси. Не знаю, зачем мне все это понадобилось, но мне хотелось занять себя чем-нибудь.

Тогда можно будет не думать о Сергее Петровиче, Юле, Резвом и Вербном.

И самое главное, можно не думать о преступлении и наказании. Какое наказание должен понести вор? Особенно если этот вор — ты сам, собственной персоной. Вор должен и обязан сидеть в тюрьме! Железная логика, ничего не попишешь. Наверное, у Сергея Петровича Стрельникова такая логика, в душе он меня понимает и даже жалеет, но как настоящий мент жаждет посадить вора в тюрьму.