Запоздалый приговор - Фридрих Незнанский Страница 47

7

Изольда стала для Риммы почти подругой. Она была веселой, внимательной и доброй. И единственной русской во всей клинике. Ее присутствие здесь объяснялось просто. Закончив медицинский институт, она честно проработала за нищенскую зарплату в своей родной ярославской больнице три года. Не получая никакого удовлетворения ни от работы, ни от условий жизни и не видя дальнейших перспектив, не стала даже раздумывать, когда ей предложили выйти замуж. А предложил иностранец, подданный Швейцарии. Недолго думая, она собрала свои не особо толстые чемоданы и помахала Ярославлю ручкой. Обстоятельства сложились так, что Изольда получила место в клинике «Хаузер» и вот уже второй год работала в ней обычной медсестрой.

— А как твое настоящее имя? — спросила Римма, когда они уже перешли на «ты».

— Это и есть настоящее.

— Да нет, я имею в виду, как дома звали.

— Лизой. Елизаветой. Мне теперешнее больше нравится. — И она значительно произнесла — Изольда Лауберг!

— А изменила почему? — не отставала Римма.

— Если уж рвать с совком, так рвать с корнем.

— Изольда… — протянула Римма, как бы пробуя слово на вкус. — Изо льда… Но ты не такая, ты чуткая, добрая.

— Шоколадки нет, не подлизывайся! — отшутилась та, забирая у нее градусник. — Так, посмотрим, что тут у нас… Тридцать шесть и восемь. Жить будешь.

Они улыбнулись друг другу, как старые знакомые.

— А тебя не смущает, — возобновила свой «допрос» Римма, — что, имея высшее медицинское образование, ты работаешь обычной медсестрой?

Изольду вопрос не смутил. Видимо, его уже не раз задавали.

— Во-первых, — она отвечала, одновременно раскладывая по блюдцам необходимые таблетки, — обычных в нашей клинике не бывает ни врачей, ни медсестер. Тут все со специальным образованием. Во-вторых, платят мне тут мою годовую зарплату на исторической родине. В месяц, я имею в виду. И в-третьих… Риммочка, ты посмотри вокруг! Здесь даже уборщицей приятно работать. Просто приятно, понимаешь меня?

— Понимаю, — Римма кивнула. Она действительно понимала, хотя еще не вставала с кровати и не могла пройтись по клинике. Но достаточно было и того, что она наблюдала в своей палате.

— Вот так, милая. — Изольда поправила под ней подушку. Посмотрела на часы. — Да, кстати, скоро должны принести результаты твоего обследования. Пойду узнаю. — И удалилась, бесшумно притворив за собой дверь.

Римму на днях серьезно обследовали на предмет возможных рецидивов, взяли анализы и тесты, и все такое прочее. Но она не думала, что обнаружится что-либо серьезное. Чувствовала она себя с каждым днем все лучше, хотя повязку с головы еще не сняли и иногда случались головные боли.

Результаты принес главный хирург. Они были в синей папке, которую он держал в руке. Свободная, как всегда, покоилась в кармане халата. Римма уже стала привыкать к этому спокойному мужчине с аккуратной, уже тронутой сединой бородкой и умными темными глазами. Он всегда был подчеркнуто вежлив с ней и ласков. Иногда шутил, чтобы поднять ее настроение. А в последние дни она на самом деле начинала хандрить: никто не звонил, не беспокоился о ее здоровье, как будто для всех она умерла, и в первую очередь — для Виктора.

— Доброе утро, Римма, — поздоровался хирург. — Как сегодня вы себя чувствуете?

— Спасибо, господин Хаузер. Намного лучше.

Они говорили по-немецки, но Римма еще с трудом подбирала слова — сказывалась перенесенная операция. И Клаус, понимая это, старался обращаться к ней по возможности проще.

— Мне принесли результаты вашего обследования, — сказал он, присаживаясь на стул у кровати и открывая папку. — Ваша кисть и ребра срослись удовлетворительно, без смещения…

Он чего-то недоговаривал, оттягивал. Римма это видела в его посерьезневших глазах.

— Значит, все хорошо? — уточнила она.

— Не совсем…

— А что… что не так? — Голос ее дрогнул.

Хаузер перевернул в папке лист, скользнул по нему взглядом, перевел на Римму.

— Вы были беременны. Вы это знали?

К Римме, как вспышка молнии, вернулась еще одна часть из стертой памяти. Она даже приподнялась на локтях, и в голове стрельнуло так, что боль отозвалась в глазах. Сильные мужские руки поддержали, осторожно уложили ее на подушку.

— Значит…

— Да. Уже все в прошлом. Вы потеряли ребенка.

Итак, ЭТО случилось с ней снова…

— А теперь мне нужно идти. — Хаузер поднялся. — Я сегодня еще загляну к вам.

— Господин Хаузер! — окликнула она его уже у двери. Он обернулся. — Я хотела спросить: мной не интересовались? Не звонили из России?

Он отрицательно покачал головой.

— Спасибо, — упавшим голосом проговорила она и закрыла глаза.

С легким щелчком двери в палате наступила полная тишина. Римма улавливала лишь биение собственного сердца, тревожное, учащенное. Она избежала одной беды и сразу же попала в другую. Что теперь делать? Как жить дальше? Неужели Виктор мог вот так просто взять и забыть о ней?! Бросить за тысячи километров от дома?!

Она не заметила, как забылась неспокойным полусном, в котором одно решение проблемы сменялось другим, а образы знакомых ей людей проносились, как низкие ураганные облака.

Изольда застала ее с еще не высохшими на щеках дорожками от слез. Придвинула ближе стул, взяла ее руку в свою.

— Что случилось, милая? — поинтересовалась участливо, с проступившей в голосе тревогой.

И Римма, чувствуя острую необходимость выговориться, поделиться с кем-то навалившимся на нее грузом, рассказала ей все. От начала и до конца. Как познакомилась с Виктором и как потом вынуждена была отказаться от ребенка. Как работала в Москве и вновь встретила его. О тех месяцах, когда они были любовниками, она упомянула и об Ольге. И об этой счастливой поездке в Швейцарию, после которой у них все должно было пойти по-другому, по-человечески. Как у ее подруги Светланы. Она говорила, прерываясь лишь, чтобы хлебнуть воздуха, и продолжала, продолжала рассказывать, пока не дошла до последней точки, которой был несущийся на береговые камни катер.

Изольда слушала, не перебивая, глядя то на ее раскрасневшееся лицо, то в окно, за которым громоздились изломанные, покрытые ослепительным снегом горы. Они тоже молчали. И тоже, наверное, сейчас кого-то слушали. Возможно, парящего высоко в небе орла. А возможно, просто шелест ветра.

— Тебе еще нет двадцати, а как целую жизнь прожила, — задумчиво произнесла она, когда Римма закончила. — Я не знаю, что тебе советовать… — Помолчала, глядя на нее уже совсем по-другому, с изумлением и уважением одновременно, и сказала то, что Римма потом помнила всегда: — У каждого человека своя судьба. Но рано или поздно наступает момент, когда он должен решить, что и как в ней изменить. Все дело в верности этого решения. Другого шанса обычно не бывает.