Объявляю убийце голодовку - Инна Павлова Страница 48

И еще я поняла, что в больнице мне не найти ничего подозрительного. Если там что-то и есть, то это охраняют, а если концы запрятаны идеально, так что ни к чему не придерешься, то тем более бессмысленно расходовать силы. Подбираться тут нужно извне, со стороны. Будь у меня хоть какая-то помощь, а еще лучше, заручись я, как всякая уважающая себя героиня женского детектива, поддержкой представителей правоохранительных структур, я бы им поручила списки. Наверняка от близких и родственников умерших можно получить немало ценных сведений. Но, увы, ни любовников, ни бывших учеников — ментов, тем более высокого ранга, у меня нет и не предвидится.

Еще остается проблема с Алкиной квартирой. Ничего не остается, кроме как поставить ей железную дверь и подключить сигнализацию, а если уголовник не уймется, поменять ее квартиру на равноценную или даже лучшую в другом месте. Это, разумеется, придется делать мне, в том числе и оплачивать услуги риелторов, но в историю Аллочку втравила я, мне и исправлять.

Я хотела было отправиться на подружкину покинутую квартиру, но неожиданно передумала. Почему бы не навестить говорливого дедка-спортсмена? Все равно ведь к нему собиралась, так чего тянуть?

Я сверилась с часами и спросила себя, удобно ли наносить визиты малознакомым людям в девятом часу вечера. Поскольку сама сильно сомневалась, решила на всякий случай уточнить.

— Конечно, конечно, буду рад. Я раньше двенадцати никогда и не ложусь, — обрадовался Иван Феоктистович.

Ну, раз приглашают, отказываться грех. Я как следует подчистила прилавки ближайшего супермаркета и, нагрузившись примерно как Алка во время своих ежедневных продуктовых вылазок, кинулась ловить машину. Я к переноске тяжестей не приучена и запросто могу искалечиться.

— Проходи, проходи, гостья дорогая, — засуетился старик, впуская меня в маленькую прихожую с голубыми полосатыми обоями. — Да как же ты тяжести такие носишь?! — возмутился он, принимая пакеты. — Разве ж женщинам такое можно поднимать?

Уяснив, что это «гостинец к чаю», старик страшно разнервничался и отказался от подарка. Пришлось сделать вид, что обиделась, и в конце концов, после настойчивых уговоров и ссылок на хорошо оплачиваемую работу, Иван Феоктистович сдался, но было заметно, что я его расстроила. Вот ведь щепетильный какой! Ладно, больше так не буду. Что-то подобное я уже испытала однажды, когда в метро из лучших побуждений уступила место пожилому гражданину. Он не только не сел, но еще и оскорбился. Я, говорит, мужчина, и это моя обязанность дамам место уступать. Приятная, кстати, обязанность!

В общем, себе я за бестактность поставила два балла. Если человек делает все, лишь бы продолжать себя чувствовать мужчиной, пусть старым, даже очень старым, но мужчиной, джентльменом и опорой, его можно только уважать, и вести себя с ним следует в соответствии с правилами, которые он установил. Побольше б таких мужчин!

Хозяин усадил меня в комнате, а сам ушел хлопотать на кухне. Я не могла не признать, что, даже оставшись один, Иван Феоктистович ухитрялся поддерживать идеальную чистоту и порядок в своем жилище. Ничего лишнего, как и предметов роскоши, тут не было. Тем не менее хозяйка в свое время позаботилась о создании уюта, а ее супруг и теперь беспокоился о его поддержании. И надо сказать, находиться в этой крошечной однокомнатной квартирке было приятно!

Посередине комнаты стоял круглый деревянный стол, покрытый вязаной кружевной скатертью. Кипельно-белой, идеально накрахмаленной и отглаженной. Поручи такую вещь заботам любого из моих мужей, и ее можно смело выбрасывать, — это понятно, — но я сильно сомневаюсь, что поддерживать этот шедевр в первозданном состоянии сумели бы многие современные дамы.

Я пялилась по сторонам, обрастая множественными комплексами неполноценности и проникаясь все большим восхищением к вдовцу.

Старенький паркет надраен до блеска; на многочисленных фарфоровых безделушках, выставленных на серванте и на самих поверхностях, ни пылинки. Стекла довоенного книжного шкафа блестят и переливаются. Да когда же он все успевает?! В промежутках между работой и гимнастикой?! Кажется, я впервые в жизни задумалась, не заняться ли и мне поддержанием физической формы. Боюсь, в свои семьдесят Иван Феоктистович и впрямь себя чувствует лучше меня.

Налюбовавшись чистотой и порядком, я подошла к противоположной стене и принялась рассматривать парадную фотографию в простой деревянной рамке. Дородная, со всех видимых сторон округлая дама с закрученной вокруг головы косой, поджав губы, строго глядела в объектив. Ее крупная, полная рука покоилась на спинке стула, из которого серьезно взирал на мир молодой Иван Феоктистович.

Смотрелись они потрясающе. Как я и предполагала, могучим ростом и богатырским телосложением мой новый знакомый не обладал и в юности, но я не предполагала в нем тяги к рубенсовским женщинам. Создавалось впечатление, что супруга могла бы запросто взять мужа на руки и баюкать весьма продолжительное время. Хотя в то же время солидную и неулыбчивую особу было трудно заподозрить в проявлении телячьих нежностей. Вот укладывающей шпалы или размешивающей в чане бетон огромной лопатой, в телогрейке и ватных штанах — это пожалуйста. Такое я представляла. Что-нибудь более фривольное воображение отметало начисто.

За чаем старик попытался было свернуть на любимую тему, но я решительно направила разговор на его хозяйственность и домовитость.

— А как же, Любушка-то уставала, — здоровье у нее с детства не очень было, — вот я и старался, как мог, ей домашние труды облегчать. Так и привык, мне не в тягость.

Я озадаченно покосилась на фото. Какие, интересно, у гражданки могли быть проблемы со здоровьем? На хворую она не походила.

— Да и работа у нее была не из легких, а уж она всю себя отдавала, можно даже сказать, горела на работе, — продолжал нахваливать покойную жену хозяин. — Ее знаешь как ценили?

Я усердно закивала, так как спорить вовсе не собиралась. Только на всякий случай уточнила, на каком же трудовом фронте надрывалась дедова вторая половина. Помимо шпалоукладчицы и строителя, я наметила еще несколько профессий, где дама могла проявить себя во всем блеске, и примерила на нее лавры бульдозеристки, сварщицы и водителя большегрузного «КамАЗа».

— Любушка в детском садике работала, — пояснил старик, и я чуть не рухнула со стула. Надо же, почти коллега!

Пришлось признать, что или физиономист из меня никчемный, или Любушка и дама на фотографии — совершенно разные женщины. Может, это, в конце концов, его старшая сестра или еще какая родственница!

— Уж покочевали мы с Любушкой, где только не были, и пока в Москве не осели, нигде подолгу не задерживались, — продолжал предаваться воспоминаниям старик.

Он выговаривался за все свои одинокие вечера, а я, неосторожно задумавшись о своем, потеряла нить повествования. Хотя кивала, разумеется, исправно. И издавала все приличествующие случаю междометия, свидетельствующие о крайней заинтересованности. Мне было тепло и комфортно. И совершенно не хотелось уходить. Так что опомнилась я только в одиннадцатом часу и сразу же засобиралась.