Лебединая песня. Любовь покоится в крови - Эдмунд Криспин Страница 48

Директор остановился перед старым зеркалом в золоченой раме и поправил волосы. Фен продолжал изучать яркие огоньки в своем бокале.

— Расскажите мне о них, — попросил он. — Биографию, характеры, личные симпатии — все, что знаете.

— Попытаюсь. — Директор снова начал ходить по кабинету. — Из этих двоих Лав, пожалуй, более интересная личность. Он преподает, вернее, преподавал историю и классические языки. Человек знающий, серьезный — вполне приличный учитель.

— Мальчики его любили?

— Скорее уважали: он не из тех, кто вызывает к себе симпатию. По взглядам — убежденный пуританин, но не без практической сметки. Превыше всего для него был долг. Он не то чтобы отрицал земные радости, но считал их необходимым злом, чем-то вроде лекарств, которые следует принимать в нужных дозах и в нужное время. Кстати, при всей его компетентности, — добавил директор, не уточнив, что подразумевает под этим словом, — заведующий пансионом из него был неважный.

— А я и не знал, — заметил Фен, — что он являлся заведующим.

— Не здесь, а в Мерфилде. Оставив Кембридж, приехал сюда в качестве помощника директора. Потом перебрался в Мерфилд и получил пансион. А когда достиг предела возраста, допустимого Для заведующих, снова вернулся к нам помощником директора. Это было еще во время войны, когда мы нуждались в кадрах.

— Сколько ему тогда было лет?

— Кажется, шестьдесят два.

— Обычно заведующие уходят на пенсию в шестьдесят.

— Да. Но Лав был из тех, кто держится за работу до последнего, пока есть возможности и силы. Такие, как он, не уходят на пенсию, а умирают на своем посту. — Директор снял с каминной полки серебряные часы, достал из вазы ключ и начал заводить пружину. — Честно говоря, — продолжил он, — Лав представлял для меня определенную проблему. После войны попечители стали требовать, чтобы все учителя старше шестидесяти отправлялись на покой, поэтому у меня имелись основания избавиться от него. Но я убедил совет сделать для него исключение.

— Почему?

— Я питал к нему некий пиетет, — объяснил директор, убрав часы и ключ на место. — Лав был для меня чем-то вроде памятника принцу Альберту — неумолимый и бескомпромиссный, но при этом вызывающий уважение. Я уже не говорю о его кристальной честности, проявлявшейся в самых ничтожных мелочах. Лав был одним из тех людей, которые готовы вернуть на почту простую марку, если она осталась непогашенной. Но как раз это делало его плохим заведующим. Пытаться управлять пансионом, проявляя слишком большую строгость и щепетильность, — серьезная ошибка.

— «Его узнать никто не мог и мало кто любил, — с грустью процитировал Фен, перефразируя Вордсворта. — Но он теперь в могилу слег, и стало все другим»… Как насчет личной жизни? Лав был женат?

— Да. Его жена — тихая измученная женщина, полностью растворившаяся в муже. Как говорят, живые мощи.

— Что-нибудь еще?

— Пожалуй, нет. С кем вам надо поговорить, так это с Этериджем. Он знает все и обо всех.

Фен одним глотком опустошил бокал и поставил его на пол. Голубые шторы шевельнулись от легкого дуновения, но не развеяли духоты. Мотылек перестал бить крыльями и перебрался на внутреннюю сторону абажура, став неестественно крупным и расплывчатым за прозрачной тканью. Где-то вдалеке глухо и настойчиво лаяла собака — похоже, у Винни-Пуха было плохое настроение. Больше с улицы не слышалось ни звука. Казалось, здание окутала мягкая и плотная пелена.

Что ж, пелена сейчас пришлась бы кстати, подумал Фен. Он нащупал в кармане завалявшуюся сигарету и, убедившись, что это не одна из тех дешевых марок, какие ему порой приходилось употреблять за неимением лучшего, сунул ее в рот и закурил.

— Хорошо, — отозвался он, — я последую вашему совету и поговорю с Этериджем, кто бы он ни был. А как насчет Сомерса?

Директор медленно и осторожно, словно заторможенный разлитой в воздухе жарой, опустился в кожаное кресло, вытер рукавом лоб и широко зевнул.

— Боже мой, — пробормотал он, — как же я устал. Сомерс… Молодой парень. Учился в Мерфилде, где был старостой в пансионе Лава. Тот высоко ценил его. Вообще он всегда имел любимчиков — один из его немногих недостатков. В Мерфилде он так благоволил к Сомерсу, что многих это возмущало. — Директор снова зевнул и извинился. — Сомерс преподавал английский, — добавил он. — Умный, однако дьявольски тщеславный. Пришел к нам из армии.

— Женат?

— Нет. Снимает… то есть снимал квартирку в Кэстривенфорде, в симпатичном домике в палладианском стиле. Кажется, его построил Николас Реветт. То, что он предпочитал жить за пределами школы, меня не удивляет. Я бы и сам, если бы у меня была возможность… Впрочем, это неважно.

— У Сомерса есть родственники? Друзья?

— Никого. Родители умерли, а сестер и братьев нет. Что касается друзей — сомневаюсь, что он здесь с кем-нибудь сошелся. Опять же, об этом лучше спросить у Этериджа. Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо. — Фен выпустил струйку дыма и проследил, как она растаяла в свете лампы. — В любом случае сначала надо осмотреть трупы. Надеюсь, суперинтендант не станет возражать против моего участия в этом деле?

— Вряд ли. — Директор взглянул на часы: они показывали двадцать пять минут двенадцатого. — Скоро мы это выясним.

Суперинтендант прибыл через пять минут. Он был в форме, а обычное выражение тревоги на его лице превратилось в гримасу человека, ожидающего неминуемой катастрофы. Фену показалось, будто Стэгг, как Буриданов осел, не знает, с чего начать. Вместе с ним приехали врач — коротышка с красными воспаленными глазами, аккуратной бородкой и неожиданно злым лицом, — сержант, сжимавший в руках потертый черный саквояж, и констебль. У подъезда остановилась «Скорая», и санитары в белых халатах начали расхаживать в призрачном свете фар, ожидая, когда понадобится их помощь.

После того как с формальностями было покончено, Стэгг обратился к Фену.

— Убийства — не совсем мой профиль, — признался он. — Разумеется, если в данном случае речь идет об убийстве. Короче говоря, сэр, если желаете помочь мне, я с удовольствием воспользуюсь вашим ценным опытом.

Стэгг криво улыбнулся, и этот намек на веселость придал его мрачной физиономии еще более зловещий вид.

Фен пробормотал что-то в знак благодарности.

— Превосходно, — произнес директор, героически подавив зевок. — Надеюсь, вы понимаете, Стэгг, до какой степени я расстроен. Не говоря уже о моих личных чувствах, вся эта трагедия случилась в неудачное для школы время. Понятно, что совсем замолчать убийства не удастся, но тем не менее…

— Вы хотите, чтобы я действовал как можно незаметнее? — Стэгг поднял указательный палец, как бы приглашая оценить его догадливость и деликатность. — Я прекрасно понимаю ваше положение, доктор Стэнфорд, и постараюсь сделать все, что в моих силах. Если нам повезет, то газеты узнают обо всем только после актового дня. Впрочем, неизбежные слухи…