Критика криминального разума - Майкл Грегорио Страница 49

По энергичному кивку хозяина Иоганн Одум извлек из кармана большой ключ и начал открывать старую подгнившую дверь, которая подалась далеко не сразу.

— Подожди здесь, — обратился Кант к слуге, а потом заговорил с нами: — Вы, Стиффениис, дайте мне руку, а сержант Кох пока зайдет внутрь и зажжет свет. Сразу за дверью висит фонарь.

Булыжная мостовая из-за слежавшегося снега и свежей наледи сделалась чрезвычайно скользкой и коварной. Если мне еще требовались какие-то доказательства преклонного возраста и физической слабости Иммануила Канта, я их получил. Он мог передвигаться только с чужой помощью. Профессор положил свою легкую, как пушинка, руку на мою, и мы вошли внутрь, где нас уже ждал Кох, высоко подняв над головой фонарь.

— Ни к чему не прикасайтесь, — предупредил Кант.

Мы находились на каком-то заброшенном складе. В одном углу большой беспорядочной кучей лежали сломанные ящики из-под боеприпасов. Подобно мерцающему пологу с потолка свисала паутина. Все остальное толстым слоем покрывала пыль. В центре комнаты от крупной крысы, попавшейся в мышеловку, ее более удачливые товарки оставили один лишь скелет.

— Идите, идите. Кох, — пригласил Кант. — Мы последуем за вами.

Он указал на узкий сводчатый туннель, стены которого, когда-то белые, ныне были покрыты темными пятнами и черным налетом от сажи и плесени. Оттолкнув мою руку, словно охваченный какой-то демонической энергией, Кант быстрой, хотя и шаркающей походкой следовал за сержантом. Я вынужден был ускорить шаги, чтобы успеть за ним. Наше продвижение по туннелю затруднялось низкими кирпичными сводами, за которые задевала треуголка Канта, а Коху приходилось постоянно нагибаться. В носу у меня щекотало из-за едкого запаха гнили, к которому примешивался еще какой-то острый кисловатый аромат. Я бы ничуть не удивился, если бы из этих мрачных глубин нам явился доктор Фауст со своим приятелем Мефистофелем.

Когда мы вошли в обширное помещение в самом конце коридора и Кох высоко поднял фонарь, я сразу заметил громадные перегонные кубы и извивы стеклянных трубок, сверкавшие на полках рядом с коробками, аккуратно расставленными на лабораторном столе.

— Чувствуете холод? — спросил Кант. — Сибирь гораздо ближе, чем вы полагаете!

Он приказал Коху отлить масла из фонаря и зажечь лампы, висевшие вдоль стены. И когда сержант выполнил приказание, предметы, собранные в комнате, приобрели более отчетливые очертания.

Профессор Кант повернулся в сторону самой дальней стены.

— Ну а теперь, Стиффениис, позвольте мне представить вас тем, кто принужден обитать в этом жутком сумрачном мире, — сказал он.

Из самого темного угла комнаты в бледном мерцающем свете масляных ламп на нас отсутствующим взглядом пристально взирали чьи-то влажные глаза.

— Догадываетесь, кто это такие, Стиффениис?

Голос Иммануила Канта сделался хриплым от холода. В нем появилась резкая торжествующая нотка, лишившая меня дара речи. Я не мог оторвать взгляд от больших стеклянных колб, стоявших на полках, внутри которых в мутной жидкости соломенного цвета плавали четыре человеческие головы.

— Подойдите ближе, — предложил мне Кант, взяв меня за руку. — Позвольте представить вас Яну Коннену, Пауле Анне Бруннер, Иоганну Готфриду Хаазе и еще одному новичку, которого вы, я думаю, узнали, так как видели его прошлой ночью в подвалах здания суда. Сержант Кох, соблаговолите снять крайний слева экспонат и поставить его на стол.

Оглушенный увиденным, испытывая неописуемый ужас, который отобразился у него на лице, Кох повиновался без слов.

Я был не в состоянии сформулировать ни одной ясной мысли, взирая на отвратительное содержимое стеклянной колбы, которую Кох поставил на стол перед нами. Кант же демонстрировал образец радушного и гостеприимного хозяина. Создавалось впечатление, что он просто пригласил нас на чашку чая.

— Принесите еще одну лампу, сержант Кох. Вот так. Поставьте ее здесь. Вот тут! — Голос Канта отзывался зловещим эхом у меня в мозгу. — Ну а теперь скажите мне, Стиффениис, что вы видите внутри этой колбы?

Свет, падавший с обеих сторон, резко выделял очертания человеческой головы.

Я сглотнул и с трудом выговорил:

— Голову… сударь.

— Когда-то она была головой Яна Коннена, первой жертвы убийцы. А теперь я хотел бы, чтобы вы описали то, что видите перед собой, и со всей возможной точностью. Ну, давайте, давайте, Стиффениис! — поторапливал он меня. — Голову?

— Человеческую голову, — добавил я, — которая принадлежит… точнее, принадлежала мужчине примерно пятидесяти лет. Несмотря на искажающий эффект стеклянного сосуда, черты лица правильные и…

Я замолчал, не зная, что еще сказать.

— Подробно опишите то, что вы видите, — настаивал Кант. — Большего я от вас не требую. Начните с макушки и не спеша следуйте вниз.

Я попытался отбросить отупляющее чувство умственной слабости, овладевшее мной.

— Волосы тронуты сединой. Очень редкие на макушке — там почти лысина — и довольно длинные у ушей.

— Волосы покрывают уши, — поправил меня Кант.

— Да, покрывают уши. Лоб…

Я снова запнулся. Что, во имя всемогущего Бога, я должен был сказать?

— Не останавливайтесь! Продолжайте! — нетерпеливо давил на меня Кант.

— …лоб высокий и без морщин.

— А вертикальное углубление в том месте, где сходятся брови? Оно было там при его жизни? Или появилось в момент смерти?

Я сделал шаг вперед и взглянул пристальнее.

— Установить невозможно, сударь, — пробормотал я.

— Воспользуйтесь же интуицией!

— Производит впечатление морщины, появившейся от удивления, — предположил я, внимательнее осмотрев бороздку.

— Разве подобная морщина не должна была разгладиться после смерти?

— Но она не разгладилась, — ответил я.

— Это последнее выражение его лица. Оно возникло в момент смерти. Мышцы лица застыли, сохранив данное выражение. Перед нами хорошо известный феномен. Любой солдат, побывавший на поле брани, сотню раз видел его. Тем не менее оно имеет определенное значение, — добавил Кант. — Теперь что вы можете сказать относительно глаз?

Я взглянул в невидящие глаза в сосуде. Если у человека есть душа как утверждали древние, ее свет виден в глазах. Если тело населяет дух жизни, он проявляет себя через физические окна глаз. Больше всего в отрезанной голове Яна Коннена меня угнетало ощущение того, что он смотрит на нас столь же пристально, как и мы на него.

— Глаза жертвы закатились кверху, обнажив белки, — произнес я с трудом.

— Вы можете дать какое-либо объяснение?

Я был растерян.

— Литературы по таким вопросам не существует, сударь. Я… Тексты по анатомии, конечно, имеются, но подобные случаи в них не рассматриваются. По крайней мере не случаи насильственной смерти.