Два билета в никогда - Виктория Платова Страница 49

– Говори о себе, – устало отозвался Саша.

– Да. Все, что я сказала о ней раньше, – правда. Кроме одного. Я ее не очень-то любила. – Софья снова обернулась к мужу: она искала поддержки и просила прощения одновременно. – Черт. Я не любила ее совсем. Но никогда бы не причинила ей зла. И уж тем более… не подняла бы на нее руку. Даже если предположить на секунду, что я закоренелая преступница, которая жаждет завладеть ее деньгами…

– Как всегда жжешь, Ма! – Аня смотрела на мать с неподдельным изумлением.

Софья не удостоила девчонку и взглядом, она в упор смотрела на Вересня.

– Даже если предположить это… Я бы и пальцем не пошевелила. По той простой причине, что ситуация очень скоро разрешилась бы сама.

– В смысле? – Вересень яростно поскреб подбородок, пытаясь сообразить, к чему клонит женщина.

– Глупо убивать человека, который уже умер.

Опаньки. Час от часу не легче. Где-то в недрах вересневского организма начало зреть глухое раздражение и злость на рыжую возмутительницу спокойствия. Вместо того, чтобы просто и доходчиво объяснить ситуацию, она еще больше запутывает ее. Устраивает театр одного актера, не брезгует мелодраматическими эффектами, напускает туману. И вообще, ведет себя, как абитура какой-нибудь сраной Щуки, а не как взрослая тетка, жена и мать.

– Тут вы ошибаетесь, Софья… – Вересень исподтишка заглянул в листок с именами всех присутствующих. – …Леонидовна. Ваша свекровь умерла, потому что была убита. Никакой другой последовательности не существует.

Софья Леонидовна, жена и мать, пропустила его замечание мимо ушей.

– Прости, Толечка. И ты, Саша. Но той Беллы, которую мы все знали, нет. Она перестала существовать еще до сегодняшней ночи. Нет, я не могу… Это труднее, чем казалось.

– Давайте тогда уж я.

Голос Карины Габитовны, ровный и спокойный, резко контрастировал со взвинченными интонациями рыжеволосой. Облегченно вздохнув, та произнесла:

– Спасибо, Карина.

– Дело в том, что в последнее время Белла Романовна страдала болезнью Альцгеймера. Причем в тяжелой и ураганно прогрессирующей форме. Вы понимаете, о чем я говорю?

Вересень попытался припомнить хоть что-то, связанное с Альцгеймером. Но на ум приходила лишь болезнь Паркинсона – там вроде бы сильно тряслись конечности… Ага, вот. Старики. Альцгеймер поражает стариков, старческое слабоумие и все такое. Из головы вылетает то, что помнил раньше, включая имена близких. Их просто перестаешь узнавать. Перестаешь узнавать всё. Забываешь о самых простых вещах. О том, что нужно покормить дурацкого парня, к примеру. И самому покормиться. Спасения от этого нет. Или медицина уже шагнула так далеко, что можно повернуть болезнь вспять?.. Судя по грустному лицу Саши, врачебное сообщество пока бессильно.

– В общих чертах представляю, – сказал Вересень. – Это история о том, как человек превращается в растение. Все правильно?

– Все сложнее. Но для первого приближения сойдет.

– Она что, никого не узнавала?

– Я не готова обсуждать это… – фразу Карина Габитовна не закончила, но Вересень понял, о чем она хочет сказать.

Я не готова обсуждать это публично, в присутствии близких родственников. И людей, которые не имеют к семье никакого отношения.

– А как же ее работа? Как она могла управлять своей корпорацией в таком состоянии?

– Э-э… Мы как раз решали данную проблему, – ушла от прямого ответа личный секретарь. – Ситуация щекотливая и очень непростая… Все в «Норд-Вуд-Трейде» было завязано на Белле Романовне…

– Ну, это же не в одночасье произошло? Нет так, чтобы она проснулась поутру – и привет, новая реальность?

– Конечно нет. Но повторюсь… я бы не хотела обсуждать медицинские аспекты.

– Воля ваша, – быстро согласился Вересень. – Тогда обсудим криминальные. Схема остается той же. Я произведу допр… опрос свидетелей. Под протокол. В доме наверняка найдется диктофон…

– Да. Я предоставлю вам свой.

– Отлично. Приступим прямо сейчас.

…Дурацкий парень появился неожиданно: он как будто возник из воздуха и теперь сидел на стуле, который прежде занимала девчонка. Но особой мистики в этом не было: Вересень, сосредоточенный на тихой, едва тлеющей трагедии семейства Новиковых, наверняка пропустил момент, когда Мандарин просочился в зал. А может, он просто все это время прятался за шторой, обижаясь на Борю. А теперь решил сменить гнев на милость. Вот он я, Боря, ешь меня с маслом!.. Как бы то ни было, за те часы, что они не виделись, с дурацким парнем ничего страшного не произошло. Даже белый свитерок не испачкался. То, что Мандарин жив и здоров, несказанно обрадовало Вересня. Правда, сильно напрягал тот факт, что дурацкий парень даже не пытается подойти к нему.

Как будто они незнакомы.

Как будто Мандарин сто лет живет здесь, в этом особняке, и знать не знает о маленькой квартирке на улице Мира, их с Вереснем доме. Сердце у Бори закололо, а Мандарин вдруг коснулся лапой книжки, оставленной девчонкой. А потом осторожно подпихнул за корешок, и книжка свалилась на пол с глухим стуком.

DOS BILLETES A LA NADA —

было набрано крупным шрифтом на обложке. К названию прилагался рисунок, выполненный в так любимом Вереснем стиле наив: островерхие горы-близнецы, речушка между ними; пара птиц, похожих на облака, и человек в шляпе и пончо, похожий на птицу. Поначалу Боря даже не сообразил, на каком языке издана книга. Явно не немецкий (в школе он учил немецкий). И не английский. Но девчонка, девчонка-то какова!..

Мандарин, между тем словно посчитав, что дело сделано, спрыгнул со стула и затрусил в сторону Вересня. И как ни в чем не бывало прыгнул с пола Боре на грудь, обхватил его шею лапами и тихонько заурчал.

– Извините, – только и смог пробормотать Вересень, почесывая кота за ухом.

В груди у него разлилось блаженное тепло, Белла Романовна Новикова (со своим Альцгеймером и заиндевевшими пятками) оказалась на секунду позабыта, равно как и ее странные и неуравновешенные родственники. Но Вересень тотчас вспомнил о них – тем более что все без исключения (кроме разве что мальчишки) пялились на не менее странного следователя с котом. А не связанные по рукам и ногам общим горем испанцы даже заулыбались. Застенчиво улыбнулся и Вересень, подумав про себя: наверное, смотрюсь конченым мудаком.

Но это даже и к лучшему: в доме совершено убийство, и есть немаленькая вероятность, что убийца все еще здесь. В доме. В этом зале. И Боря разговаривал с ним – или еще заговорит – не только в качестве следователя, но и в качестве конченого мудака. Простофили, таскающего за собой кошку. То есть так будет думать убийца: Борис Евгеньевич Вересень – простофиля и недалекий человек, и кого только не заносит судьба прореживать грядки правосудия! Посчитав так, убийца наверняка потеряет бдительность и совершит ошибку.