Вороны любят падаль - Кирилл Казанцев Страница 5

На него внезапно откуда ни возьмись налетел Кулешов, встрепанный, потный, в расстегнутой чуть не до пупа рубахе.

– Черт! Где тебя носит? – с досадой выкрикнул он, хватая Томилина за рукав гимнастерки. – Я все уже облазил – никто тебя не видел. Тебя Прохоров к себе требует. Ты хоть понимаешь, чем рискуешь? Что у тебя с мордой? Нет, ты посмотри! Вся набок, щетина кругом. А мундир? Как будто в погребе с картошкой валялся! Ты что, Томилин, совсем офонарел?

– А что? – хмуро сказал Володя. – Моя морда – дело десятое. Она в кадр по-любому не попадает. А что мундир грязный, так война идет. Гражданская, беспощадная.

– Поговори еще! – выдохнул Кулешов. – Умник! Вот дадут тебе пинка под зад – куда пойдешь? Кому ты нужен с мордой набок?

Вряд ли его так уж заботила судьба Томилина, скорее он боялся, что с него спросят за некомплект каскадеров. Но Томилин был благодарен и за такое сочувствие. К тому же ему надоело пререкаться. После деревенского самогона он чувствовал смертельную усталость.

– Родина большая, – отозвался он. – Где Прохоров?

– У себя в вагончике. Но злой, как собака, учти.

– В тот день, когда он будет добрым, я устрою прием с шампанским и экзотическими фруктами, – пообещал Володя. – Тебя тоже приглашу.

– Шуточки, – буркнул Кулешов. – На твоем месте я бы лучше не шутил, а придумал какую-нибудь отмазку пожалобнее. Хотя вряд ли толк будет. Ну, все равно скажи, что у тебя, например, умер кто-нибудь. Мол, с горя принял… Может, проканает…

– Я круглый сирота, – отрезал Томилин и пошел в сторону вагончика. – Правда, есть дядя, брат отца покойного, но этот хлюст не умрет. Он нас с тобой переживет. Кремень-мужик. Мне его как-то не с руки хоронить, даже в шутку.

– Ну, смотри. – Кулешов поспешал за ним, спотыкаясь и нервно озираясь по сторонам. – Тогда, скорее всего, Прохоров нас с тобой похоронит.

Они не успели дойти до вагончика, как режиссер сам вышел к ним навстречу. Он остановился сразу у порога и наблюдал за приближением Томилина с самым зловещим выражением лица, которое только мог состроить. Со всех сторон его окружали преданные соратники. Те, впрочем, смотрели на Томилина равнодушно, да и из-за чего было переживать по большому счету? Это Прохоров воспринимал все эмоционально, как и положено крупному художнику. Ну и еще один злорадствовал – Звонарев. Или Володе так казалось – он тоже был в плену эмоций. Его бесило в Звонареве все, даже чистенький наглаженный мундир. «Как будто только что от портного вышел, – с презрением подумал он. – И от парикмахера заодно».

– Ну что, Томилин! – уже издали закричал, не выдержав, Прохоров. – Ты все-таки решил покончить жизнь суицидом? А я тебя предупреждал!

– Скажи, что родственник умер! – с отчаянием шепнул Кулешов.

Томилин подошел совсем близко. Похмелье кровью билось в висках, но он собрал в кулак все силы и смог посмотреть Прохорову прямо в глаза.

– Чего пялишься? – казалось, режиссер сейчас вцепится ему в горло. – Ты бы лучше на себя посмотрел – в зеркало. Свинья свиньей! Убил бы тебя, подонок! – он взмахнул рукой, словно намереваясь ударить, и вдруг неожиданно закончил: – Скажи спасибо, что время поджимает. Некогда мне тебя воспитывать. Но я все запомнил. При расчете я тебе штрафные санкции…

Он сплюнул под ноги и двинулся прочь, бросив на ходу:

– А теперь приведи себя в порядок и чтобы через пять минут был на площадке. Если не сделаешь трюк как полагается, пеняй на себя!

– Как скажешь, начальник! – негромко сказал каскадер.

Ощущение было такое, словно с плеч упал тяжелый груз. Но в этот момент чертов «поручик» бросил через плечо что-то насчет «уродов, с которыми приходится работать». Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. Томилин не умел долго ненавидеть втихую. Он догнал Звонарева и, развернув его, врезал в левую скулу. С похмелья удар не получился, и актер, придя в себя, кинулся в драку. Но Володя тоже уже оправился и вторым ударом в челюсть уложил недруга в пыль.

После короткого замешательства начался ад. Все бросились к поверженной звезде, а Прохоров уже вопил так, что эхо перекатывалось по лесам:

– Ты что сделал, сволочь?! У меня на сегодня постельная сцена запланирована, а герой с фонарем под глазом! Ты – труп, учти это! Я порву тебя, сука!

Он подпрыгивал, размахивал кулаками, багровел на глазах, рубашка лопалась по швам на его жирном теле, но при этом Прохоров будто случайно сохранял дистанцию между собой и опальным каскадером. Похоже, исполнить свои угрозы он всерьез не собирался. По крайней мере, в ближайшее время.

Томилин мрачно смотрел, как беснуется режиссер, а потом повернулся и зашагал по заросшей бурьяном улице.

– Убирайся! – кричал ему в спину Прохоров. – Чтобы духу твоего тут не было! Иначе я за себя не отвечаю! И больше не приближайся к съемочной площадке, сволочь! Считай, что тебе выписан волчий билет!

Крики постепенно затихали вдали. Володя испытал облегчение, когда вся суматоха осталась за спиной. Он осознавал, что вел себя глупо, наломал дров, остался безо всяких перспектив, да еще и мучался с похмелья. Он забрал в избе свои вещи и пошел на другой конец деревни, но не затем, чтобы опохмелиться. У мужика, который накануне продал ему самогон, имелся мотоцикл с коляской, и Томилин надеялся, что он подкинет его до города.

Хитрый самогонщик принял его как родного, но везти поначалу не соглашался, ссылаясь на неотложные крестьянские дела. И только вытянув из Томилина двести рублей, пошел выгонять мотоцикл.

Притулившись на заднем сиденье, Володя покидал деревню с ласковым именем Веснянка, где так неудачно закончилась его кинематографическая карьера. В голове не было никаких мыслей. Он мечтал только об одном: добраться куда-нибудь, где можно будет сбросить грязный опереточный мундир и хорошенько вымыться.

На въезде мотоцикл едва не столкнулся с массивным черным внедорожником, который, поднимая тучи пыли, мчался как на пожар. Мотоцикл вильнул, с Томилина слетела фуражка. Мужик, с трудом выруливая, обложил матом водителя, оставшегося невидимым за тонированными стеклами, и на всякий случай прибавил газу. Володя обернулся, но номер автомобиля не рассмотрел.

Это мог быть кто угодно – спонсор, киношник, просто удачливый бизнесмен, решивший навестить в деревне родителей, но почему-то в этот самый момент у Томилина возник неприятный холодок в груди.

Дроздов перешагнул порог кабинета и остановился, оценивающе оглядывая убранство. Увиденное ему понравилось. Ничего лишнего, стильная, но строгая мебель, огромное светлое окно, выходящее в тихий парк, современная техника, в том числе кондиционер, создающий в комнате приятную прохладу. Рабочее место его бывшей супруги оставляло приятное впечатление. Дроздов помнил, как она начинала самостоятельную практику. Тогда все было иначе. Непрестижный район, тесная, темная комната. Треснувший корпус монитора. Колченогие стулья. С тех пор Марина Константиновна Самойлова, частный нотариус, сделала заметный шаг к успеху. Дроздов знал, что дела у нее идут в гору, клиентура растет, появилась новая машина, и вообще все, выражаясь современным языком, в шоколаде. Зачем вдруг при таких обстоятельствах ей понадобился бывший муж, Дроздов не знал. Но Марина сама позвонила ему накануне вечером и попросила зайти к ней в офис. Причин не объяснила, сославшись на занятость. В какой-то момент Дроздов вообразил, что в их отношениях возможен новый поворот, но тут же обругал себя за наивность. Голос бывшей жены звучал в трубке любезно и деловито, но не более того. Разбитую любовь не склеишь. Разошлись они по ее инициативе. Пожалуй, она никогда не любила Дроздова по-настоящему. Просто в молодости все кажутся красивыми, энергичными, полными радужных надежд. Эта иллюзия быстро рассеивается, и время отделяет агнцев от козлищ. Марина быстро сообразила, что муж ее не обременен какими-то особенными амбициями и не собирается увлечь ее в какие-то сверкающие высоты. Ему было достаточно того, что давала ему жизнь, а, по ее мнению, это было непростительно мало. Нет, если она хотела его видеть, то причины могли быть сугубо деловые.