На Большом Каретном - Фридрих Незнанский Страница 5

– Надеюсь, не в президента стреляли?

На этот раз она даже не обратила внимания на его язвительность и только выдохнула громко:

– Саша! Толчевы... Юра Толчев!

На ее лице застыла гримаса боли, в глазах плескался ужас. Начиная догадываться, что, видимо, случилось что-то действительно очень серьезное, Турецкий повесил полотенце, тронул за плечи жену:

– Что?.. Что Толчевы?

Ирина Генриховна повела плечами, освобождаясь от его рук. Она чувствовала его скептическое отношение и не могла воспринимать это спокойно.

– Только что по телевизору...

И она, сбиваясь и путаясь, пересказала ему то, что только что увидела по телевизору. Замолчала и глухо произнесла, невольно передернув плечами:

– Нет, этого не может быть. Нет, нет и нет!

Турецкий внимательно посмотрел на жену. Она всегда обостренно воспринимала даже чужое горе, чужую беду, а здесь... Алевтина Толчева, Аля, была ее давнишней подругой, были времена, когда они даже дружили семьями, но, после того как муженек Алевтины втюрился по уши в молоденькую журналисточку и оставил свою семью, Алевтина будто сломалась от горя. Видимо не желая слушать сочувственные вздохи своих подруг, а заодно и пересуды за спиной, оборвала все свои знакомства, замкнулась на доме и, кажется, даже есть перестала. Ирина рассказывала, что, когда ее увидела в последний раз, причем совершенно случайно, то даже не узнала поначалу. Пышка, как они когда-то называли Алевтину, жизнерадостная и почти всегда улыбающаяся, превратилась в сморщенный пожелтевший стручок, в котором неизвестно по каким законам еще теплилась жизнь. Ирина попыталась было пригласить ее к себе домой, но Аля только пробормотала что-то в ответ и заспешила к автобусной остановке. Было это осенью прошлого года.

Когда Ирина рассказала об этой встрече и о том впечатлении, которое произвела на нее Алевтина, он, Турецкий, только плечами пожал да пробурчал невнятно: «Ну и дура». И вспомнил, как вспыхнули глаза жены.

«Может, и дура, – нехотя согласилась она. – Но она любила Юру, а он... – И махнула рукой, добавив при этом: – Впрочем, все вы одним миром мазаны. Увидели свежую ягодку и... А дом, жена и семья – это для вас, козлов...»

«Ну-у насчет козлов это, положим, ты лишку хватила», – попробовал было возразить он, однако, вовремя почувствовав, что начинает тем самым и сам оправдываться в своих грешках и прегрешениях, посчитал за лучшее свернуть столь неприятный для них обоих разговор.

После этого, дабы не будоражить свои собственные, уже зарубцевавшиеся раны, о Толчевых они старались не вспоминать. И только в те моменты, когда на глаза попадался какой-нибудь фоторепортаж маэстро, кто-нибудь из них говорил: «Жив курилка. Видать, еще не весь поистерся».

И вот... поистерся.

– А ты не ошиблась? – на всякий случай спросил Турецкий. – Толчевы – это, конечно, не Ивановы с Петровыми, но и их в Москве не одна сотня наберется.

Ирина Генриховна отрицательно качнула головой:

– Нет, это был Юра. Во-первых, Большой Каретный, да и дом его я узнала сразу.

Думая о происшедшем и подводя себя к мысли, что это хоть и не типичный, однако вполне логичный конец бурного романа импульсивного лысеющего толстячка с длинноногой, смазливой кралей, все желания которой отчетливо читались в ее остреньких, бегающих глазках, Турецкий хмуро произнес:

– Ну и...

Он хотел было сказать: «От меня-то чего ты хочешь? Активного сочувствия или... или еще чего-нибудь?», однако вовремя сдержался и только пробурчал хмуро:

– Ему уже ничем не поможешь. – Покосился на жену и так же сдержанно добавил: – Ты меня, конечно, прости, но и он сам... Не мальчик, поди. Раньше надо было думать.

– Думать?.. – Ирина Генриховна отстранилась от мужа, уперлась в него непонимающим взглядом. – Ты о чем, Саша?! – В ее голосе слышалась неподдельная боль. – О чем ты? Ему, Юре, уже ничем не поможешь, это естественно, но Аля... Ей-то каково? Да и Жека с Лешкой?

В глазах Турецкого промелькнула искорка злости. Толчевы давным-давно откачнулись от них, а сейчас, когда случилась эта хренотень... Ирина ждала от него каких-то решительных действий, а ему, если говорить честно, в эту минуту просто хотелось глотнуть свежезаваренного душистого кофе, хотя... хотя и жалко было мужика. Как говорится, не справился с ситуацией.

– Так позвони ей, – посоветовал Турецкий. – Может, действительно чем-нибудь помочь надо?

– А удобно? – засомневалась Ирина Генриховна. – В такой момент... Может, она еще ничего не знает?

Турецкий пожал плечами:

– Может, ты и права. Они ведь давно уже в разводе. Однако ближе к вечеру все равно узнает. Не ты сообщишь, так еще кто-нибудь слушок донесет.

И, видимо считая разговор законченным, обнял жену, притянул ее к себе:

– Успокойся. И давай-ка кофейку попьем. Ну а вечером...

Однако до вечера ждать не пришлось. Алевтина позвонила сама в половине пятого и срывающимся от всхлипов голосом прошептала в трубку:

– Ира, ты... ты одна у меня осталась. Ты да дети. Ты... ты уже слышала, наверное?

– Да, знаю. Хотела тебе тут же позвонить, но... но боялась. Прости, ради бога.

– Господи, да о чем ты! – всхлипнула Алевтина. Шмыгнула носом, и в ее голосе появились просящие нотки: – Ирка... дорогая, ты... ты не могла бы помочь мне? А то эта смерть... гибель Юры... Я... я совсем выбита из седла, а Жека с Лешкой... Какие они помощники?

Она, видимо, все еще продолжала любить своего Юру, и теперь в ее голосе уже преобладали нотки отчаяния.

– Ира... ты да Саша... Я знаю, хоть он и обиделся на нас с Юркой, но сейчас...

– Да о чем ты говоришь, о какой обиде? – вспыхнула Ирина Генриховна. – В жизни порой и не такое бывает. А забывать старых друзей... Господи, да как ты только могла подумать о каких-то обидах?

В трубке послышался очередной всхлип.

– Спасибо вам. Спасибо.

– Ладно, на том свете угольками рассчитаемся. Говори, что надо. Может, помощь Турецкого? Что-нибудь со стороны прокуратуры? Сейчас ведь следствие должно начаться.

– Не, – потускневшим голосом откликнулась Алевтина. – Твоя нужна помощь. Ведь Юру хоронить надо будет, а родители этой проститутки...

В телефонной трубке зависло длительное молчание.

– Прости меня, Ира. Прости, ради бога. Может, я и неправа в чем-то, но... Они ведь Юру хоронить не будут, они ведь его проклятию предадут. А кроме меня да Женьки с Лешкой, у него ведь больше никого нет. И если не похороним мы...

В трубке послышался очередной всхлип, и она снова надолго замолчала, зажимая свои чувства и стараясь, видимо, не разрыдаться в трубку.

Мысль о том, что фотокора Толчева могут похоронить и его коллеги по работе, она, видимо, считала просто кощунственной. Да и как иначе? Жил человек, имел прекрасную семью, детей, а случилась с ним беда – и даже похоронить некому.