Холодные сердца - Антон Чиж Страница 5

– А теперь устраивайтесь поудобнее и рассказывайте все, что у вас на сердце… – он подоткнул одеяло.

Барышня потупилась:

– Это очень страшная история…

– Ничего, постараюсь не испугаться.

– Хорошо… Они все, и папа, и мама, и Матвей, – они не понимают, что наконец это случилось, что ко мне пришла долгожданная любовь, какой никогда ни у кого не было на всем белом свете. Я так счастлива, а он… а они…

Асмус слушал и вовремя поддакивал. Настя рассказывала подробно. Сначала говорила осмысленно, но вскоре речь ее замедлилась, она стала запинаться, пока вместо слов не остались междометия. Наплаканные глазки закрылись. Доктор бережно прикрыл ее одеялом и тихонько вышел.

Он написал рецепты, оставил распоряжения и получил нескромный гонорар в новом конверте. Прежде чем поклониться Порхову и его жене, Асмус сделал незаметный знак секретарю Ингамову. Выйдя на Лиственную улицу, доктор удалился от дома на приемлемое расстояние и выбрал место среди кустарников.

Ингамов не заставил себя ждать. Подойдя твердым, армейским шагом, встал перед доктором навытяжку, весь крепкий и решительный, как револьвер на предохранителе.

– Что я могу сделать?

Вопрос был сразу и по существу. Как видно, приглашение доктора его не удивило. Асмус позволил себе прежде окинуть взглядом невысокую, ладно сбитую фигуру бывшего мичмана, отметить гладко зачесанные волосы, гладко выбритое лицо, идеально строгий костюм, хрустяще-белый воротничок вокруг толстой шеи. Секретарь вызывал чувство надежности, как отполированный щит.

– Я знаю ваше отношение к этой семье, Матвей, – наконец сказал он. – И знаю ваше рыцарское благородство…

– Благодарю, ближе к делу. Скоро я понадоблюсь господину Порхову. Он не любит ждать.

– Думаю, сейчас вы нужнее Анастасии.

Что-то смутное и еле уловимое пробилось сквозь непроницаемое спокойствие. Секретарь сдержанно кашлянул.

– Что вы имеете в виду?

– Она в таком душевном состоянии, что может наделать глупостей…

– Этого не допущу.

– Вы, разумеется, не допустите. Но Настя достаточно хитра и умна. Она может быть скрытной, несмотря на истеричность. Ее считают ребенком, неспособным на поступок. Это большая ошибка.

– Выражайтесь яснее.

– Как вам угодно, – сказал Асмус. – Она может стащить нож, спрятать его в одежде. Дальше нужны пояснения?

– Я не могу быть рядом двадцать четыре часа в сутки. Тем более в спальне…

– Не об этом речь, – Асмус переложил саквояж в другую руку. – С собой она ничего не сделает. Но вот ударить несколько раз ножом… сами знаете кого, вот это получится запросто. Причем это может произойти внезапно – только что она была весела и оживленна, а в следующий миг…

– Почему вы так уверены?

– Истерия, помноженная на юношескую страсть. Она не понимает, что делает. В суде ее, скорее всего, оправдают как невменяемую. Надо ли это вашему патрону? Как он переживет?

Трудно было понять по лицу Ингамова, он осмысливает сказанное или ждет продолжения.

– Что я могу сделать? – повторил он.

– Постарайтесь не выпускать Анастасию из поля зрения, сколько будет возможно. С вашим хозяином я готов обсудить этот сложный вопрос лично.

– Это лишнее.

– Как скажете. Позволите дать совет лично вам? Я предполагаю, что вы захотите покончить с проблемой одним махом, так сказать, разрубив гордиев узел одним ударом кортика. Исключительно прошу побороть это желание, а лучше – не подпускать его вовсе.

– Благодарю вас, доктор. Только позвольте мне решать самому.

– За руку вас удерживать не могу.

– Еще раз благодарю за совет.

– Поступайте как знаете.

– Именно так: как знаю. Честь имею…

Круто развернувшись на каблуках, Ингамов пошел к особняку, прямой, как корабельная мачта. Асмус только головой покачал. В конце концов, дело земского врача – лечить вывихи, простуды и нервы, а не предотвращать убийства. Для этого пристав имеется.

Вечерело. В прочих краях империи это словечко подошло бы как нельзя кстати. Однако в наших широтах в десятом часу вечера было светло, как днем. Ветер спал, гибкие волны чуть трогали почти гладкую поверхность залива. Северная нега нежным тюлем накрыла прибрежную линию. Нет лучше времени для созерцательных размышлений, когда при взгляде на окружающий покой щемящее, невыразимое словами чувство наполняет и сердце, и мысли и возникает предчувствие чего-то хорошего или даже прекрасного, что непременно случится с тобой.

Именно в такой излишне романтический час, далеко от гавани, вместе довольно глухом и редко посещаемом горожанами, случилось ничем не примечательное событие. Из зарослей на прибрежный песок вышел молодой господин в прекрасной летней тройке, щегольском галстуке с брильянтовой заколкой и канотье отличной французской соломки. Тросточкой, такой же изящной, как он сам, сбил случайную пылинку, посмевшую упасть на лаковые штиблеты, и осмотрелся.

Окружающая романтика оставила его равнодушным. Он вынул карманные часы, взглянул, громко щелкнул крышкой, сунул в прорезь жилетки, достал смятый листок, пробежал его, то и дело оглядываясь, и, наконец, решил, что попал не туда. Пробормотав недовольно, он направился прочь. Навстречу ему выкатилась двуколка. Горячую лошадку осадили вожжи, которыми правила ручка в ажурной перчатке. Дама отбросила кнут, сняла с лица газовый шарф, и господин поспешно подошел, чтобы помочь ей сойти. Дама легко выпрыгнула из двуколки, словно без всякой помощи могла выйти сама, однако ей хотелось, чтобы ее ручка оказалась в ладони господина.

Ступив на песок, она без стеснений потянулась, словно ехала от самого Петербурга.

– Вижу, вы удивлены, господин Танин.

Господин в соломенном канотье замялся.

– Право, не знаю… Мне, безусловно, лестно, и я даже некоторым образом польщен, что вы, Катерина Ивановна… что мне… что я…

– Молчите-молчите, я сама, – перебила барышня. – Вы хотели бы, да не можете сказать, что наши случайные и скоротечные встречи не давали никакого повода для этого свидания. Более того, вы несколько удивлены, если не сказать шокированы, что барышня сама назначила вам встречу в уединенном месте. Не так ли?

– Катерина Ивановна, я счастлив, что…

– Я не закончила. Так вот, господин Танин, должна признаться, что и я не ожидала от себя такого поступка. Прежде чем мы коснемся того, ради чего оказались здесь, прошу вас высказаться откровенно. Ответьте на мой вопрос прямо и честно, будто задает его не барышня, а ваш добрый приятель. Сможете?

– Я постараюсь… А что за вопрос?