Джоконда улыбается ворам - Евгений Сухов Страница 5

Достав из комода кожаный кошель, мессер развязал шнур и, отсчитав сто пятьдесят дукатов, протянул его девушке.

– Пятьдесят дукатов можешь оставить себе… Эта плата за твою красоту, а остальное передай Катерине. Скажи, что я появлюсь у нее послезавтра.

– Хорошо, господин Пьеро, – ответила девушка. – А что же в таком случае вы будете делать завтра?

Мессер положил ладони на плечи девушки, еще не остывшие от его поцелуев.

– Завтра я хотел бы побыть с тобой. Ты получишь еще столько же, если согласишься прийти.

– Хорошо, господин Пьеро, – слегка поклонилась Литта, – я буду у вас.

Закрыв за девушкой дверь, Пьеро подошел к расправленной кровати и накинул на испачканную простыню покрывало (будет теперь прачкам работа!). Криво усмехнувшись, подумал: «Если бы кровать умела разговаривать, так поведала бы немало трогательных любовных историй».

Пьеро налил себе бокал вина и выпил одним махом. Красивое сухощавое лицо нотариуса тронула легкая надменная улыбка. Сын… Что ж, подобное происходит не каждый день, событие надо отметить по-настоящему – следует угостить друзей хорошим сладким вином!

Счастливо улыбнувшись, он подумал о том, что вряд ли кто из его приятелей может похвастаться столь значительным потомством в двадцатипятилетнем возрасте.

* * *

Дверь неожиданно распахнулась и в комнату вошел отец – нескладный долговязый мужчина лет пятидесяти пяти с длинными руками и дынеобразной головой. Высохшее ссутулившееся тело пряталось под синим плащом; на тощих ногах туфли с большой золоченой пряжкой и загнутым носком. Макушку покрывала бархатная черная шапочка, из-под нее, напоминая проволоку, торчали желтого цвета волосы, из-за которых в городе его прозвали Соломенный Беллини.

Глянув на смятую кровать, Беллини, неприязненно поморщившись, укорил:

– Не хотел бы я вмешиваться в твою жизнь, Пьеро, ты уже взрослый человек и имеешь право на собственную жизнь…

– Я это знаю, отец.

– На лестнице мне попалась девушка, просто я хотел у тебя спросить, это случайно не твоя…

– Можешь не продолжать, отец, – быстро произнес Пьеро, – эту девушку зовут Литта. Я встречаюсь с ней уже полгода.

– Ах вот как, – безрадостно протянул Беллини, осмотрев стул, стоявший рядом. Тонкие ножки, изогнутые в виде звериных лап, выглядели невероятно хрупкими. Существовал риск, что они прогнутся под нелегкой ношей и беспомощно разойдутся в стороны.

Соломенный Беллини решил рискнуть: пододвинув к себе стул, он осторожно на него присел. Дощечки, выразив неудовольствие, лишь коротко пискнули.

– Но, кажется, у тебя была Катерина? Ты с ней расстался?

– Она родила мне сына… Как же я могу отказаться от него?

– Все правильно, я как раз хотел с тобой поговорить об этом, – голос отца оттаял. – Городок у нас небольшой, каждый человек на виду. Тем более наша семья, потомственные нотариусы… Сейчас в городе много судачат о тебе и Катерине. Я бы не хотел, чтобы о нашей семье говорили плохо. Это может скверно отразиться на нашем семейном деле.

– Ты предлагаешь оставить Катерину? – удивился Пьеро, присаживаясь рядом.

Комната была залита солнечным светом, и Пьеро имел возможность рассмотреть на лице отца каждую пору. Увидел, что за последний год тот изрядно постарел и рыжая борода, всегда являвшаяся предметом его гордости, значительно посеребрилась, а под глазами, ставшими вдруг печальными, набухли темные старческие мешки.

Сердце Пьеро болезненно кольнуло от жалости, – отца он любил.

– Ты неправильно меня понял, Пьеро, – примирительно продолжал Соломенный Беллини. – Грех оставлять родных детей, пусть даже незаконнорожденных. Дело в другом… Я пришел тебе сказать, что ты должен жениться.

– Но, отец, ведь я…

– И не спорь со мной! – в голосе отца прозвучал металлические нотки. В такие минуты возражать ему было нельзя. – Уже все решено. Ты женишься на дочери судьи, шестнадцатилетней Анжеле, несравненной Анжеле. Она сущий ангел, – губы старика разошлись в мечтательной улыбке. – И знаешь, я тебе где-то даже завидую.

– Хорошо, отец. Когда же свадьба?

– Через месяц. Времени вполне достаточно, чтобы подготовиться к женитьбе.

– А что же делать с Катериной и сыном?

Вопрос не застал Беллини врасплох, к предстоящему разговору с сыном он подготовился обстоятельно:

– Я думаю, что им лучше всего на время съехать из Винчи. Мне бы не хотелось, чтобы на моего незаконнорожденного внука показывали пальцем. Лучше всего им отправиться в деревню Анхиано, там живет мой кузен, он присмотрит за ними.

Луи Дюбретон подошел к зеркалу и застегнул черный выходной сюртук на все пуговицы, затем тщательно повязал на шее желтый атласный галстук. Поморщился – явно не в тон! К черному цвету подобает что-нибудь понейтральнее, не столь вызывающее. После некоторых колебаний он предпочел синий галстук в тонкую белую полоску. Отошел на два шага от зеркала, чтобы осмотреть себя в полный рост, и остался доволен: черный сюртук и визитные полосатые брюки с высоким цилиндром выгодно подчеркивали его стройную ладную фигуру.

Весьма, весьма!

Для завершения облачения требовался штришок, который не будет бросаться в глаза и вместе с тем еще более подчеркнет выходной костюм. Открыв шкаф, Луи Дюбретон вытащил трость из черного коралла, инкрустированную золотом. То, что требуется! Теперь можно выходить.

Сложив карандаши и эскизы в папку, Луи Дюбретон вышел из дома и, поймав проезжавший мимо экипаж, распорядился:

– До Лувра, любезнейший! Домчишь быстрее – получишь сверху пятьдесят сантимов, – пообещал Дюбретон.

– Оглянуться не успеете, как домчу, – заверил кучер, энергично взмахнув вожжами.

За последнюю неделю это был четвертый визит в Лувр.

Не останавливаясь перед прочими выдающимися экспозициями, он по длинному коридору прямиком направился в «Квадратный салон», где размещалась «Мона Лиза». Луи работал над написанием картины «Мона Лиза» в Лувре и терпеливо, не обращая внимания на посетителей, заглядывающих через плечо, делал эскизы. Оставалось всего-то поймать ее знаменитый печально-улыбающийся взгляд, и можно было считать, что задумка исполнена.

Замысел картины к нему пришел давно, в тот самый момент, когда он впервые перешагнул Лувр и самая знаменитая женщина мира буквально пленила его своим взглядом. Но у холста все время стояли почитатели, кто с любопытством, а кто с откровенным изумлением взиравшие на полотно. Равнодушных не находилось. Оставалось лишь удивляться, каким это чудным образом картина, написанная четыре столетия назад, не имевшая ничего общего с наступившей действительностью, продолжала будоражить воображение современников.