Дюжина аббатов - Лаура Манчинелли Страница 5

Случилось так, что аббат Умидио, благочестивый аббат, страдающий многими телесными недугами, то ли по причине возраста, то ли из-за холодных стен замка и влажного дыхания осенних ночей; аббат Умидио, который, беспрестанно бормоча, очень медленно поднимался по лестнице, опираясь на свою ореховую палку, и у которого в маленькой комнатушке была целая коллекция флаконов и флакончиков, полных и полупустых, декоктов и таинственных отваров, призванных облегчить боли в старых членах, к которым он обращался как к последней надежде каждый вечер, прежде чем забыться во сне от своих болей; аббат Умидио, лысина которого и гневное лицо были обрамлены редкими белыми волосами, на следующее утро необъяснимым образом был мертв.

Погребение аббата Умидио было мрачным и торжественным, подобающим как его статусу, так и рангу его хозяев, обитателей замка. Герцог хотел, чтобы в храме были исполнены псалмы Давида, переложенные Григорием Великим на несколько голосов, и сама маркиза опустила своими белыми руками на могильный камень, положенный на один уровень с полом замковой церкви, гирлянду тех цветов, которые принято переплетать соломой и другими высохшими травами, когда осень изгоняет с земли плоды и цветы. Потом монахи собрались капитулом и решили, что один из них должен спуститься в долину, в монастырь Сант'Орсо, откуда пришел некогда светлой памяти аббат Умидио, и принести весть о его жестокой кончине, рассказав о том, что, почивши как святой, он покоится уже с миром праведника. Судьба назначила выполнить это поручение аббату Невозо, еще молодому годами и крепкому телом, но ленивому и предпочитавшему теплую праздность путешествию холодной осенью. Еще меньше он любил лошадей, которых панически боялся и по этой причине во время своих поездок имел привычку пользоваться спокойным маленьким осликом, который с большим трудом выдерживал тушу, отягченную не только плотью, но и грузом знаний. Венафро любезно предложил ему свою помощь в этой неспокойной из-за крутых и опасных склонов и мрачного осеннего неба поездке.

Они тронулись в путь. Венафро придерживал удилами своего крупного и мощного Рабано, чтобы конь не обгонял с трудом идущего ослика, который, склонив голову, тащил свою тяжелую ношу. Это был маленький серенький ослик, голова которого поднималась не намного выше брюха лошади. На нем не было ни украшений, ни колокольчиков, ни даже бантика, его хозяин никогда не говорил с ним в пути, не окликал его, а только пинал, погоняя весьма чувствительно в живот. Венафро поглядывал на него с высоты могучего Рабано и думал о том, что у бедного животного не было даже имени.

На лесистые холмы спускался туман, подгоняемый сильным порывистым ветром; и люди, и животные вздрагивали от холода и тоски. Когда они остановились передохнуть около горной хижины, Венафро купил щедрую порцию сена для своего Рабано и поделил ее на две равные части. Одну часть он положил перед осликом, поглаживая его холодную и мокрую от пота шею. Животное благодарно потерлось мордой об его плащ.

В монастыре они остались ненадолго: Невозо не захотел остаться там на ночлег, и хотя животные, в особенности ослик, падали от усталости, он настоял на том, чтобы они пустились в путь сразу после обеда. Но если поездка туда была трудной, поездка обратно оказалась еще тяжелее. К монастырю они спускались, путь обратно шел наверх. Туман между тем превратился в густой мягкий снег, который напитал влагой ставшие скользкими тропинки. Рабано гордо шел уверенным шагом; ослик ковылял, поскальзываясь в холодной жиже. Там, где начинался подъем, Венафро предложил остановиться, чтобы дать животным отдых. Невозо отказался, так как надеялся прибыть в замок до захода солнца, потому что боялся, что дорога обледенеет, а ему не терпелось оказаться в тепле у камина перед накрытым столом. Напрасно Венафро твердил ему, что осел устал, что путь долог, что они могли бы переночевать на хуторе по пути. Невозо не слушал его доводов.

А ослик брел, опустив голову и провиснув под тяжестью аббата. По мере того как двое мужчин поднимались вверх, снег становился все гуще и холоднее. Они продолжили путь в молчании. Внезапно осел согнул передние ноги и упал на колени. Проклиная его, Невозо попытался поднять животное пинками в живот.

– Если вы не хотите, чтобы осел сдох, вы должны продолжать путь пешком, – сказал Венафро.

Аббат не ответил. Продолжая сквернословить, он поднял своего ослика и влез к нему на спину. Ослик прошел, задыхаясь, еще несколько сот метров; но подъем становился все круче, и обледенелая земля ускользала у него из-под копыт. Когда над туманом обозначились очертания замка Шайян, осел свалился на землю, увлекая в падении своего всадника. Аббат, еле-еле высвободившись из-под ослика, попытался пинками поднять его. Венафро спешился, отвел аббата в сторону и оттащил ослика на обочину. Потому что тот издох.

Венафро ничего не сказал.

Так они и прибыли в замок: Венафро пешком, ведя под уздцы Рабано, на котором громоздился необъятный Невозо.

Уже несколько дней как прекратился снег, и солнце светило над заснеженной долиной. В один из таких солнечных дней в замок ди Шайян прибыл Энрико да Мораццоне. По правде сказать, еще задолго до него в замок прибыл звук колокольчиков из долины, который весело разносился в воздухе. Все побежали смотреть: крестьяне выходили на порог своих домов, дети взбирались на деревья, старики выползали на обочину дороги, слуги замка бежали к зубчатой стене, женщины высовывались из окон. Маркиза вышла на балкон, обращенный к долине.

Звук колокольчиков радостно приближался, слышался все ближе, пока наконец вдалеке не показалась повозка, укрепленная на полозьях, запряженных парой лошадей, шедших рысью; ею правил высокий человек, который, стоя, щелкал длинным бичом и сбрасывал с деревьев последние хлопья снега, застрявшие в ветвях. И тогда все увидели, что перезвон производили тысячи маленьких колокольчиков, украшавших лошадиную сбрую.

Энрико да Мораццоне был высок, худ и одет в зеленую хламиду, которая спускалась от плеч к лодыжкам, и, когда он поднимал руки, казалось, что перед вами высится длинный зеленый прямоугольник. Гость взмахнул и прищелкнул бичом в знак приветствия. Увидев на балконе маркизу, он поклонился ей, прижав к сердцу правую руку. И представился: мессер Энрико да Мораццоне, изобретатель. Вокруг него сразу же собралась толпа детей, старичков и любопытных крестьян. Они окружили повозку, звякали колокольчиками, гладили бархатную сбрую, прикасались к таинственным предметам, которыми была нагружена повозка; лошади при этом одобрительно фыркали. Потом толпа расступилась, пропуская совсем еще юного, безусого Ирцио, единственного пажа маркизы, который явился пригласить изобретателя ко двору от имени своих хозяев.

Это был сладостный полуденный час, когда самые радостные души проводят время в ожидании обеда в приятных разговорах и дружеских дискуссиях. В беседах голод разжигается нежнейшими глотками вина, когда белого, а когда красного, но всегда очень сухого и крепкого. За этим занятием и застал придворных мессер Энрико да Мораццоне, когда паж Ирцио ввел его в гостиную замка. На пороге он слегка поклонился, а потом, не смущаясь, двинулся к маркизе.