Серп языческой богини - Екатерина Лесина Страница 5

Человек раскрыл окно, вдохнул ледяной воздух и, сложив губы особым образом, завыл. Заунывный звук потянулся к низкой луне, отразился от неба, но не погас, расплылся по острову, тревожа живое.

Секунда. Две. И на голос отозвались.

Многоголосье волчьего хора разрушило ночную тишину. И даже когда человек замолчал, а замолчал он довольно скоро, волки продолжали петь. Человек слушал. Прислонившись к раме, он выводил на промерзшем стекле букву за буквой.

Калма.

Лед таял, принимая слово, обещая сохранить его для тех, кто непременно вернется на остров.

Такси высадило Саломею у магазина.

Холодно. И сумерки скоро. Еще солнце над горизонтом висит, но Саломея чувствует приближение темноты. Домой бы вернуться, и поскорей.

Лечь в кровать.

Закрыть глаза. И нырнуть в сон.

– Эй, смотри, куда прешь! – паренек, налетевший на Саломею, ткнул ее сухощавым кулачком в грудь. – Коза поддатая!

Сам такой. Надо сказать, но в полусне сложно говорить. И эмоций почти не осталось. Она пыталась злиться на паренька, на Далматова, благо поводов хватало, но вместо этого испытывала лишь огромное облегчение оттого, что снова осталась одна.

Так ведь проще.

Вот только дверь оказалась открыта. Наверное, Саломея забыла запереть… Но кто тогда оставил мокрые следы на ковре? И лыжные перчатки на полочке у зеркала.

Гости?

Саломея не ждала гостей. Но гость ждал Саломею.

– Вечера доброго, – как-то не слишком добро сказал темноволосый мужчина, демонстрируя пистолет. – Поставьте ваши пакеты. Да, в уголок. А сами к стеночке встаньте.

– Вы кто?

В пакетах яйца. И французский батон, который легко крошится. Бананы, опять же, помять легко. Кажется, Саломея не о том думает, но сосредоточиться не выходит.

– Будешь слушать меня – останешься жива, – сказали ей, застегивая наручники. Браслеты плотно сдавили запястья. И зачем так? Саломея не собирается бежать.

– Вы кто?

– А ты кто? – Он позволил ей развернуться.

Лет около пятидесяти. Сухощав. Подтянут. Жилист. Лоб высокий, с залысинами, а нос острый, крючковатый. Кожа с характерным зимним загаром.

– Далматов тебе кем приходится? – поинтересовался гость, убирая пистолет в кобуру.

– Никем, – честно ответила Саломея, подумывая, не пора ли звать на помощь.

Но кто придет? В квартире пусто. А соседи давно уже не вмешиваются в чужие дела.

– Никем, говоришь… Врешь! К тебе ведь приполз.

Это ровным счетом ничего не значит. Но человеку очень хочется верить в собственную теорию, и Саломея не станет мешать.

– А мы сейчас позвоним. Узнаем. Ты же не против? Хорошо, что не кричишь. Мне не хотелось бы делать больно такой милой девчушке.

Черный телефон с крупными кнопками. Громкая связь. Сигнал. Дозвон. Гудки. Длинные. Приходится ждать. Слышно, как урчит в трубах вода и соседи сверху двигают стул. Справа собака лает. Белая болонка, которая выходит гулять во двор одна, поэтому с болонкой Саломея знакома, а с хозяйкой – нет.

И если закричать, на помощь не придут.

Гудки оборвались. Далматов снял трубку.

– Привет, Илья, – сказал человек и, не получив ответа, добавил: – Это Родион, если не узнал. С тобой тут поговорить хотят.

Трубку сунули Саломее под ухо.

Не будет она говорить!

Ударили пальцами меж ребер. Предупредили:

– Не надо упрямиться.

А Саломея не упрямится. Ей просто совершенно нечего сказать.

– Я… дома уже. И тут он.

– Саломея?

– Я. Скажи ему, пусть уходит. Я спать хочу. Я устала от тебя и от него…

Трубку забрали.

– Слышал? Если девчонка нужна, приезжай за ней. А нет… справедливый размен. За мою жену.

И он отключился.

– Илья забрал вашу жену? – У Саломеи чесались нос и пятки. И если нос получилось потереть о рукав пуховика, то избавиться от свербения в пятке было никак не возможно.

– Не забрал, деточка. Он ее убил.

– И вы убьете меня. Ну, просто, чтобы знать. Глаза у гостя серые, седые, как старый лед. И не понять, о чем он думает. Возможно, что и об убийстве.

– Нет, – наконец говорит он. – Я – не убийца. Наверное, этому следовало радоваться.

– Я отвезу тебя в одно место. А дальше – будет видно. Скажи, ты веришь, что демоны существуют?

Ехать пришлось в багажнике. На дно его Родион бросил спальный мешок, а сверху укрыл Саломею одеялом. Ноги связывать не стал, но рот заклеил широкой лентой, предупредив:

– Будешь дергаться – прибью.

На первое одеяло легло второе, укрывавшее и голову. Сразу стало пыльно дышать и в носу засвербело, но чихнуть при всем желании не вышло бы.

Саломея слышала, как Родион с кем-то еще разговаривал, громко, эмоционально, но сквозь шум мотора слов было не различить. Машина пробиралась по городским дорогам, подпрыгивая на колдобинах, сотрясаясь всем металлическим телом. И тогда Саломею подбрасывало. От лежания очень быстро начало болеть плечо. А потом рука вовсе занемела. Пахло бензином, сопревшим тряпьем и подкопченным мясом. У самого носа перекатывались, сталкиваясь звонко, бутылки. Судя по звуку – пустые. И когда острое горлышко ударило в переносицу, Саломея очнулась.

Она в багажнике.

Она в багажнике какого-то психа, который решил, что Далматов убил его жену!

И ладно, пусть себе убил. Но Саломея при чем? Сами бы между собой и разбирались!

Саломея попыталась подняться, но стукнулась затылком о крышку и едва не прикусила язык. Перевернуться тоже не вышло. Зато омертвевшее плечо вдруг заныло…

Зверски захотелось в туалет.

Она убьет Далматова. Собственными руками.

Когда эти руки освободит.

Или хотя бы от скотча избавится. Саломея выгнулась и потерлась щекой о куртку, пытаясь отклеить ленту. Та держалась плотно. И кричать не покричишь. Надо было раньше. Не хотелось? Тогда терпи.

Машина ехала. Она выбралась из города, поскольку уличный шум стих. Мотор заработал иначе, и сам автомобиль пошел ровнее. Из салона доносилась музыка. Джаз.

Песня за песней. И время идет незаметно. Получается лечь на спину, а со спины – на другой бок перекатиться. Правда, одеяло съезжает. И холодно. Как же здесь холодно! Коченели ноги. И пальцы. И шея. Холод вползал под куртку, растекался по ребрам и забирался в легкие. В горле першило, в носу – хлюпало.