Давайте все убьем Констанцию - Рэй Брэдбери Страница 5

— Стряпаешь по вдохновенью, как твой рождественский кекс с цукатами и орехами?

— Разве похоже?

— Без комментариев. С чего бы одному из этих красно-чернильных приятелей посылать ей две книжки, полные поганых воспоминаний?

— А почему бы и нет? Констанция перелюбила в свое время массу народу. И вот, спустя годы, масса народу ее ненавидит. Они были отвергнуты, оставлены в прошлом, забыты. А она сделалась знаменитой. Они смешались с мусором на обочине. А может, они состарились, стоят одной ногой в могиле и жаждут напоследок сделать кому-нибудь пакость.

— Ты начинаешь разговаривать вроде меня.

— Боже упаси, надеюсь, нет. То есть…

— Все нормально. Тебе никогда не быть Крамли, как мне никогда не быть Жюль Верном-младшим. Куда это нас занесла нелегкая?

Я поспешно поднял глаза.

— Ага! Это она. Маунт-Лоу! Где в давние времена пал замертво старый красный трамвай.

— Профессор Лоу, — начал я, считывая случайно всплывшее на внутренней стороне век воспоминание, — в годы Гражданской войны изобрел фотографирование с воздушного шара.

— А это откуда взялось? — воскликнул Крамли.

— Просто пришло на ум, — откликнулся я нервно.

— Набит бесполезной информацией.

— Ну, не знаю, — обиделся я. — Мы ведь у Маунт-Лоу, верно? И гора названа в честь профессора Лоу, и по ее склону взбирается его Тунервилльский трамвай, [8]так?

— Угу, угу, точно, — согласился Крамли.

— Ну вот, профессор Лоу изобрел фотографирование с воздушного шара, способ получить изображение вражеских войск во время великой войны между штатами. Воздушные шары, а также новое изобретение, поезда, помогли победить Северу.

— Хорошо, хорошо, — проворчал Крамли. — Я вылезаю и готов карабкаться.

Я высунулся из окошка машины и оглядел длинную, задушенную сорняками тропу, которая взбиралась и взбиралась по длинному уклону, где сгущались вечерние тени.

Я закрыл глаза и прочел в памяти:

— До вершины три мили. Ты в самом деле хочешь идти пешком?

Крамли уставился на подножие горы.

— О черт, нет. — Он вернулся в автомобиль и со стуком захлопнул дверцу. — Есть хоть малейший шанс, что мы сумеем взбежать по этой чертовой тропинке? Похоже, откинем копыта.

— Шанс есть всегда. Вперед!

Крамли подогнал наш драндулет к краю совсем заросшей тропы, заглушил двигатель, вышел, сделал несколько шагов по склону, ковырнул носком ботинка землю, вытащил пучок травы.

— Аллилуйя! — воскликнул он. — Железо, сталь! Старые рельсы, их не позаботились вытащить, засыпали землей, и ладно!

— Да ну?!

Крамли побагровел и рванул назад, почти закрыв собой машину.

— Тьфу, проклятье! Не заводится, чтоб ее!

— Жми на стартер!

— Распроклятье! — Крамли топнул по педали. Автомобиль затрясло. — Так его перетак!

Мы поднимались.

Горный путь находился в двойном запустении. Сухой сезон пришел рано. Солнце выжгло полевые травы, оставив сухие ломкие стебли. В быстро тускнеющем свете склон холма до самой вершины напоминал цветом пшеничное поле под палящим солнцем. Под колесами хрустело. Две недели назад кто-то швырнул спичку и весь склон вспыхнул огнем. Происшествие расцветило заголовки газет и телеэкраны, пламя выглядело очень эффектно. Но огонь давно погас, углей и сухости не осталось тоже. Пока мы с Крамли одолевали по затерянной тропе, петля за петлей, гору Лоу, о происшедшем нам напоминал только запах пожарища.

В пути Крамли заметил:

— Хорошо, ты сидишь с другой стороны и не видишь обрыв. Добрых тысяча футов.

Я стиснул колени.

От Крамли это не укрылось.

— Ну ладно, может, и не тысяча, а каких-нибудь пятьсот.

Я закрыл глаза и стал читать всплывающий на внутренней стороне век текст: «Рельсовый транспорт на Маунт-Лоу работал частично на электричестве, частично на канатной тяге».

— И? — заинтересовался Крамли.

Я развел колени.

— «Рельсовый путь был открыт четвертого июля тысяча восемьсот девяносто третьего года, тысячам пассажиров бесплатно подавали печенье и мороженое. В первом фуникулере Пасаденский медный духовой оркестр играл „Привет, Колумбия“. Однако в соседстве с облаками они перешли на „Ближе, Господь мой, к Тебе“, чем заставили прослезиться не меньше десяти тысяч зрителей вдоль рельсовой дороги. Далее им подумалось, что их путь ведет „Все выше и выше“, с тем они и достигли вершины. За ними последовал в трех фуникулерах Лос-Анджелесский симфонический; в одном скрипки, в другом медные духовые инструменты, в третьем литавры и деревянные духовые. В суматохе забыли дирижера с его палочкой. Позднее в тот же день, также в трех фуникулерах, совершил восхождение Мормонский церковный хор из Солт-Лейк-Сити; в одном сопрано, в другом баритоны, в третьем басы. Они пели „Вперед, воители Христовы“, что показалось очень уместным, когда они скрылись в тумане. Сообщается, что на флаги, украсившие троллейбусы, поезда и фуникулеры, пошло десять тысяч миль красной, белой и синей материи. Когда знаменательный день подошел к концу, одна слегка истеричная дама, боготворившая профессора Лоу за то, какие усилия он вложил в создание рельсового пути, баров и гостиниц, заявила, согласно рассказам: „Хвала Господу, от коего проистекает всяческое благословение, и профессору Лоу тоже хвала“, после чего все заново прослезились», — бормотал я.

— Охренеть, — проговорил Крамли.

Я добавил:

— «Тихоокеанская железная дорога вела к Маунт-Лоу, Пасадена-Острич-Фарм, Силег-Лайон-Зу, Сан-Гэбриел-Мишен, Монровии, Болдуинз-Ранчо и Виттиеру».

Крамли буркнул что-то себе под нос и замолк, ведя машину.

Приняв это за намек, я спросил:

— Уже приехали?

— Заячья душонка. Открой глаза.

Я открыл глаза.

— Думаю, приехали.

Мы в самом деле приехали. Перед нами стояли развалины железнодорожной станции, за ними — несколько обугленных подпорок сгоревшего павильона.

Я медленно выбрался из машины и остановился рядом с Крамли, обозревая мили земли, ушедшей в плаванье навек.

— Такого и Кортес [9]не наблюдал, — заметил Крамли. — Вид что надо. Удивительно, почему дорогу не восстановили.