Полеты над землей - Мэри Стюарт Страница 5

«Если ты способен поголодать еще пять минут, я тебе все объясню. Откровенность должна быть обоюдной, к тому же мне хочется рассказать. Я знаю, что это случается, но я надеялась этого избежать. Я говорила, где Льюис работает, и это, фактически, рабство, но они хорошо платят, и ему всегда нравилось путешествовать. Он никогда не знал, куда его пошлют в следующий раз — в Гонконг или Осло, — и это ему нравилось. Потом мы поженились, и он сам предложил поменять работу, как только подготовит человека на свое место. Это не моя идея, его собственная, но я, конечно, думала, что тогда у нас будет настоящая семья, и если рожать детей… Ну и вот, значит, он сказал мне, что увольняется в августе, и мы едем в отпуск на целый месяц причем туда» куда мне хочется — ему все равно, он сказал, что просто хочет побыть со мной. Еще один медовый месяц, а первый продолжался всего десять дней. И когда мы уже собрались ехать, даже купили билеты и паковали чемоданы, его попросили выполнить еще одно последнее поручение. Неделя-две, они не были уверены, сколько это времени займет».

«Свинство», — сказал Тимоти в окно собору святого Стефана.

«Так я и подумала. И сказала. Но дело в том, что они не приказали, это просьба, но он сказал, что не может их подвести, кроме него ехать некому. И я спросила — как насчет того человека, которого он готовил, а Льюис сказал, что это дело — следствие его предыдущей работы, и он должен сделать его сам. Я так расстроилась, что стала безудержно женственной и неразумной и устроила классическую сцену, а я всегда презирала женщин, которые так себя вели. Работа мужчины — его жизнь, и надо принимать ее так же серьезно, как он… А мне не удалось».

«Я тебя не виню. Каждый бы расстроился».

«Дело в том, что Льюис тоже пришел в ярость от перемены планов, сказал, что хочет не ехать, а быть со мной, но у него нет выбора. И я попросила взять меня с собой для разнообразия, он ответил, что не может, и мы долго и жутко друг на друга орали всякие гадости. Тим, я до сих пор о них думаю».

«И теперь ты беспрерывно себя пытаешь, потому что обидела его?»

«Льюис — эгоистичный, упрямый, бесчувственный нахал и обижаться не способен».

«Конечно. Но раз ты знаешь, что он не хочет, чтобы ты к нему присоединилась, чего ты поехала, особенно если ты до сих пор злишься?»

«Я думаю, что он с женщиной, и как-то я не могу смеяться, как в случае с твоим папой. Извини, я плохо себя веду. Я, конечно, не гожусь тебе в няньки, и у меня нервы, но я такая несчастная, что должна что-то сделать. Поэтому».

«Не мучайся. — Он плохо себя чувствовал от моих страданий, как любой мужчина любого возраста. — Чего бы тебе ни сказали, это — неправда».

«Да никто мне ничего не сказал. Это просто впечатление и наверняка неправильное, но дело еще и в том, что я наговорила. Если бы только ему не надо было сразу же уезжать! Вот когда ты женишься, никогда не расставайся посередине ссоры. Он вылетел из квартиры разъяренный, задержался в дверях, вернулся, поцеловал меня и попрощался. Мужчины так делают, только если им предстоит что-то опасное. И теперь я знаю, что это так и есть».

И я рассказала ему про новости.

Он выслушал меня в тишине, помолчал еще минутку-две, выпрямился и откинул волосы назад. Я уже поняла, что это у него — признак принятого решения.

«Ну, допустим, найти цирк до смешного просто. Бродячих цирков теперь уже мало, и каждый в Австрии наверняка знает, где он находится. Можно спросить прямо здесь, в отеле. Пошли?»

«Нет, сначала поедим. Найдем настоящий венский ресторан, поедим, как важные и полные достоинства персоны, а потом я начну решать дело Исчезающего Мужа а ты — Отца и Девушки».

«Будем оба решать вместе. — Он встал, оказался на лолголовы выше меня и посмотрел, соответственно, сверху вниз. — Я был ужасным ослом сегодня утром. Я, честно, очень рад, что мы поехали вместе».

Мой немецкий позволяет понимать объявления и простые предложения, если их говорят достаточно медленно и украшают мимикой и жестами. Школьный немецкий Тима, хотя и довольно медленный и сопровождаемый упражнениями в пантомиме, полностью соответствовал требованиям ситуации и давал нужные результаты. Тим решил, что очень просто быть детективом.

Гостиничный портье оказался очень полезным. Он сказал, что это — цирк Вагнера, дело происходило в деревне Оберхаузен, недалеко от Брюка в Гляйнальпах, холмистом районе немного к западу от основной дороги из Вены в Грац и к югославской границе родом из деревни рядом с Инсбруком, где цирк Вагнера стоял зимой, поэтому он оказался знаком и с владельцем цирка, и со многими артистами, и прекрасно знал, по какому маршруту они путешествуют. Пожар был, конечно, ужасен. Погибло два человека. Один присматривал за лошадьми — хороший человек, но пьяница. Он, конечно, был нетрезвый, когда случилась трагедия — уронил лампу или неаккуратно хранил керосин, такие вещи случаются. Бедного старого Францля держали на работе потому, что он приходился каким-то родственником герру Вагнеру и очень хорошо ладил с лошадьми.

Про другого человека портье ничего не знал. Он не работал в цирке, никто не был с ним знаком и даже не знал, что он тоже сидел в вагончике. Ходили даже слухи, что это — не несчастный случай, что Францль замешан в каком-то преступлении, а из-за этого их с этим человеком убили. Но такие разговоры ходят всегда, когда полиция сразу не закрывает дела. Все, кто знаком с Францлем, считают, что это — абсурд… А другого человека, говорят, опознали, но в газетах про это, вроде, не было, или он забыл. В общем-то все кончилось, и журналисты потеряли интерес. Они и не стали бы писать про смерть бедного Францля, если бы не слон. На самом-то деле там всего одна слониха, очень старая, и держат ее только для парадов. Она, правда, порвала веревку, но ушла совсем недалеко и никого не тронула. Маленькая девочка сама упала, когда убегала с испугу. А про человека по имени Льюис Марч портье никогда не слышал. Портье так восхитился наличием аудитории, что даже не поинтересовался, зачем нам это все надо.

Еще несколько вопросов, и мы узнали все, что нужно. Два дня назад цирк был еще в Оберхаузене, его там задержала полиция. Следующая остановка — Хохенвальд, деревня километров на пятьдесят глубже в Гляйнальпы. В девять тридцать на следующее утро отходит поезд, который привезет нас в Брюк до полудня, а там на местном автобусе можно доехать до Оберхаузена и Хохенвальда. Наверняка там есть где остановиться. В самом Оберхаузене есть гостиница, неизбежно называющаяся «Эдельвейс», а если сказать там, что я — от фрау Вебер, меня там примут с распростертым объятьями.

Когда мы вышли из отеля на шумную площадь и повернули на Карнетштрассе, Тимоти сказал:

«Господи, как мне хочется поехать с тобой. Мне всегда хотелось проникнуть за кулисы цирка, если это так можно назвать. Давай ты мне позвонишь завтра вечером и все расскажешь? А если папа и Кристль не захотят со мной беспрерывно общаться, я тоже поеду. Мне вообще-то кажется, что нельзя тебя отпускать туда в одиночку. Ты уверена, что не хочешь, чтобы я поехал с тобой, покупал билеты и расспрашивал про автобус?»