Колдунья-индиго - Алексей Яковлев Страница 5

— А вот те дома, — указал пальцем престарелый краевед на дощатых соседей бревенчатого долгожителя, — построены позже, в тридцатые годы двадцатого века, а на следующем участке — и вовсе после войны.

Панов посмотрел в указанном направлении и только сокрушенно покачал головой. В глубине обширной территории, заросшей кустами сирени и частично поломанными фруктовыми деревьями, виднелся остов полусгоревшей дачи. Приют отдохновения героев-победителей в Великой Отечественной войне на соседнем участке временно устоял перед всепожирающим напором огня, но выбитые стекла на террасе и выломанная дверь, затененная кустом шиповника с ярко-красными цветами, без слов повествовали о его неминуемой скорой кончине.

— При Сталине здесь никогда ни одного пожара не было, — прервал грустные размышления Глеба дряхлый ровесник индустриализации и коллективизации. — Потому что, если чего подожжешь, тебе сразу припишут диверсию, связь со всеми заграничными разведками — и к стенке. Даже родственникам не поздоровится. А теперь дома горят как свечки! Любой бомж за бутылку или наркоман за дозу спалит тебе все, что угодно. И глазом не моргнут! А чего им бояться? Кто их станет искать? Никто! А если вдруг случайно и найдут, что с них взять? Ну и отсидят на государственном иждивении годик-другой, им не привыкать, — старец погладил свою лысую макушку, обрамленную редковатой седой растительностью, и вдруг с непонятным ожесточением воскликнул: — Да и хозяева дач тоже хороши! Ведь им предлагали — продайте дома! Не ради, конечно, самих халуп… Посмотрите, какие здесь участки, соток по пятьдесят! А они заартачились: «Жалко, мол, расставаться с родным гнездом, столько всего с ним связано…» Совсем люди одурели, не понимают, в какой стране теперь живут! Вот и сиди на кострище… Не хотели продать по-хорошему, заберут по-плохому. Фонмекковскую-то хоромину никто не трогает, она еще сто лет простоит, потому что участок там с гулькин нос!

Действительно, фонмекковский здоровяк-долгожитель так резко контрастировал с печальными развалинами своих младших архитектурных собратьев, утопающими в опаленной беспощадным пожаром и местами увядшей от огня зелени, что Панова охватил приступ сентиментальной грусти. Ему невольно вспомнились поэтические образы, как нельзя лучше подходящие к случаю: «В кустах горит костер рябины красной, но никого не может он согреть…» А «Полуувядших лилий аромат…» затуманил его голову и подвиг на философские размышления:

— Вот так и люди, как дома: оказался в беспокойное время в спокойном месте — и живи себе без проблем. Будто невидимый ангел-хранитель парит над тобой. А другой всю дорогу считает полученные от злодейки судьбы синяки и шишки. А то и вовсе — спалят тебя к чертовой матери, как эти дачи, или снесут, как гостиницы «Москва» и «Россия». Потому что выбрал себе такую работу: стоять на пути удовлетворения чьих-то беспредельных аппетитов.

Словоохотливый попутчик, доковыляв до своей калитки, распрощался с Пановым и подсказал ему, как пройти к пионерскому лагерю «Сосенка»:

— Идите по улице Октябрьской до новостройки. Там какой-то тип купил два участка. Старые постройки, конечно, снес и возводит незнамо что: то ли королевский дворец, то ли висячие сады Семирамиды. А вы пройдите еще квартал и заверните налево, на улицу Советскую, и идите по ней, пока не увидите кирпичную стену и в ней бронзовые ворота, чуть поменьше кремлевских, пройдете это владение и окажетесь на улице Пролетарской. Там тоже высоченная кирпичная стена, а ворота резные и побольше кремлевских. Это и есть бывший пионерский лагерь «Сосенка», а теперь — чье-то поместье. Желаю вам приятной прогулки!

Раздумывая над превратностями жизни, Глеб неспешно шагал по песчаному тротуару, поросшему по обочинам подорожником и одуванчиками и не оскверненному пока еще асфальтом, как проезжая часть. Буйная майская растительность преодолевала ограды из ветхого штакетника и зелено-сиреневым черемуховым шатром нависала над его головой, а пышные клумбы под окнами скромных дачных домишек наполняли воздух еще и цветочными ароматами. Благотворное общение с природой постепенно освобождало голову Панова от тягостных мыслей, а ласковое солнышко согревало не только его тело, но и душу, настраивая на меланхолический лад. Теперь Глебу хотелось сказать всему и всем — и черемухе, и сирени, и птичкам, щебечущим в их густой листве или деловито скачущим по огородным грядкам, и даже кошке, небеспристрастно следящей за их беззаботной суетой с заборного столба: «Мира вам и благоденствия, живите, растите, цветите и…»

Но внезапно его благостные мысли прервал раздраженно-визгливый вопль далекой электрички, напоминавший замечтавшемуся дачнику о существовании реального мира. И тут же к этому звуку присоединился грохот бетономешалки вблизи, и вскоре Глеб увидел высокий дощатый забор, отгораживающий новорусские владения от любопытных взглядов прохожих. Воспользовавшись открытыми воротами, куда как раз пыталась въехать здоровенная неуклюжая «Татра» с длиннющим прицепом, заполненным импортным кирпичом, Панов беспрепятственно проник на заповедную территорию. Перед ним открылась живописная картина строительного муравейника, где роль трудолюбивых муравьев, живущих исключительно по вечным законам природы, исполняли гастарбайтеры-таджики, во множестве копошившиеся на стенах грандиозного строения. В отличие от пышущих оптимизмом пристанционных торговцев, эти гости России имели самый жалкий и затрапезный вид. Жили бедолаги тут же, в деревянной бытовке. На веревке сушилась их немудреная одежонка, а на костре, в здоровенной кастрюле, булькало какое-то национальное кушанье, распространяя далеко вокруг острый запах восточных приправ и не очень свежего мяса. Присматривавший за костром и кастрюлей молодой таджик с золотыми коронками на передних зубах охотно пообщался с Глебом и рассказал ему, кстати, на чистом русском языке, безо всякого акцента, о бедах и горестях их дружной бригады. Никто из работяг не имел ни разрешения на работу, ни регистрации.

— Живем на птичьих правах. Прячемся за забором, на улицу не высовываем и носа, а когда приходится идти в магазин, бегаем от полиции, как зайцы. И так уже не первый год! Местные в своих квартирах регистрировать не хотят, а без регистрации ты нелегал и прав у тебя нету никаких. Могут и недоплатить, и вообще не заплатить за работу, а начнешь возникать — вышлют.

Пан посочувствовал жертвам эпохи перемен, но в бытовку все же заглянул. Не то чтобы он надеялся обнаружить там похищенного сына Никандрова, хотя мизерная сумма выкупа, назначенная похитителями, и наводила на мысль, что преступники, во-первых, люди непритязательные, а во-вторых, не знают, кто здесь кто и сколько этот «кто» стоит. Перечисленные параметры не очень соответствовали менталитету пристанционных торговцев: уж они содрали бы с Никандрова минимум пятьсот тысяч долларов. А вот к гастарбайтерам из солнечного Таджикистана эти мерки подходили как нельзя лучше. Но если они и приложили руку к этому делу, парнишку вряд ли станут прятать в бытовке. Полиция наверняка наведывается на эту стройку хотя бы за тем, чтобы получить свою малую мзду с нелегалов. С другой стороны, чего только на свете не случается! И Глеб решил осмотреть и саму строящуюся хоромину, и прилегающую к ней обширную территорию. Прорабу, на которого ему указал любезный таджик, он представился специалистом по различным системам и предложил услуги своей команды для установки охранной сигнализации, уточнив, что лично он не откажется и от другой работы, лишь бы хорошо заплатили. Но гастарбайтеров начальник и бетономешалки командир объяснил алчущему заработка соотечественнику, что здесь ему пока ничего не светит. Особняк замышляется грандиозных размеров, с колоннами и башнями, так что строительство еще в самом начале и работы для гастарбайтеров — непочатый край. А класть кирпичи за такую зарплату ни один местный каменщик никогда не согласится. Устанавливать сигнализацию, конечно, обязательно будут, но позже. И если они договорятся, тут прораб многозначительно потер большим пальцем указательный, то он порекомендует хозяину пригласить именно их бригаду.