Осколки любимого сердца - Марина Серова Страница 5

— Простите. Трудно удержаться от комплимента, когда видишь перед собой красивую женщину.

— Уже простила. Итак?

— Итак, зовут меня Аркадий Ильинский, я — адвокат. Не буду скромничать, довольно успешный — «Ильинский и партнеры», может быть, слышали?

Я кивнула — кто же в нашем городе не знает это известное адвокатское бюро, на счету которого немало громких дел. Среди клиентов «Ильинского и партнеров» были в основном схваченные в недобрый час за руку чиновники высшего звена, погоревшие на чем-нибудь бандиты и зарвавшиеся нувориши — у обычных людей денег на таких адвокатов нет. По слухам, одна предварительная консультация у Аркадия Ильинского примерно равнялась стоимости хорошего кухонного гарнитура.

— Сразу хочу предупредить вопрос, который, наверное, вертится сейчас у вас на языке. Нет, неприятности, которые сейчас переживает моя семья, к моей профессиональной деятельности отношения не имеют.

— Откуда такая уверенность?

— Это довольно легко вычисляется. В последнее время я не вел сколько-нибудь «скользких» дел. И потом, адвокатов у нас не убивают, какой в этом смысл? Нам даже не угрожают и не шлют никаких предупреждений. Чинить препятствия в работе адвоката — это да, этим занимаются все, от следователей до прокуратуры, такая уж у них традиция. Но не более того.

— Хорошо, допустим — пока только допустим, — что это так. А теперь…

Он кивнул и сунул руку во внутренний карман пиджака. На свет появился дорогой блокнот в «корочках» из крокодиловой кожи, который Ильинский быстро пролистал, остановившись примерно на середине.

— Вот. Это началось полгода назад — восемнадцатого ноября. Точность этой даты я устанавливаю по записи: «Передать деньги на устройство похорон Сони Заметовой». Соня — это школьная подруга моей младшей дочери, Ани. Ей было тринадцать лет, девочки очень дружили, Соня часто бывала у нас дома. Восемнадцатого ноября прошлого года Соня и Аня пошли в кино. Сеанс заканчивался поздно, я тоже задерживался на работе и встретить их не мог, а у Сониных родителей нет машины. Тогда я позвонил Анне и сказал, чтобы они взяли такси. Девочки вышли из кинотеатра, направились к стоянке, но свободных машин там не оказалось, и они решили остановить частника. Около них почти сразу притормозила вишневая «девятка», за рулем сидел человек, которого они не разглядели, тот был до глаз укутан в толстый шарф, впрочем, ничего удивительного — была довольно холодная погода. Девочки назвали адрес, человек за рулем кивнул, они сели в машину. Аня проехала три квартала и попросила остановить машину у нашего дома. А Соня… — он сглотнул. — Ее нашли только трое суток спустя. В лесочке на выезде из города. В мусорном мешке.

— То есть как — в мусорном мешке?

— Девочку задушили, затянули на шее удавку из резинового медицинского жгута — он валялся тут же. А потом засу… положили в большой черный мешок, такой, в который дворники складывают мусор, знаете? Убийца действовал очень аккуратно, он ничего не забыл. В этом же мешке оказалась сложенная вдвое шапочка Сони — наверное, она упала с ее головы, когда девочку душили, потом сумочка с разными девичьими мазилками, использованными билетами в кино и кошельком, в котором была небольшая сумма денег. То есть преступник ничего не взял, понимаете? Просто убил ребенка и положил его в мешок, как ненужную вещь или сломанную куклу.

— Вы сказали, преступник ничего не взял. А ее не…

— Нет. Соню не изнасиловали. Не было даже следов борьбы, ничего не было. Ее просто убили и положили в мешок.

— Да. Жуткая история, — я немного встряхнулась, стараясь отогнать от себя ужасное видение убитого и сложенного в мешок ребенка. — Но почему вы решили, что это убийство чем-то грозит вашей семье?

— Сначала, конечно, никто из нас так не думал. Все мы были в шоке от трагедии с Соней. Хотя как отец — я думаю, вы меня поймете, Женя, — в глубине души я испытывал облегчение от того, что это случилось не с моей дочерью. Я знаю — это низкое и подлое чувство, но я отец, Аня выросла практически у меня на руках, и…

— И на вашем месте такие мысли были бы у каждого родителя. Это вполне естественно. Ну а дальше?

— Дальше… Мы похоронили Соню, я помог ее семье деньгами, там очень сложная ситуация, у девочки были очень небогатые родители, три брата мал мала меньше… Было заведено уголовное дело, проверили всех владельцев вишневых «девяток», но это ничего не дало — ровно никаких зацепок, и через несколько месяцев дело пришлось закрыть. Все это время моя Аня, конечно, очень переживала, винила себя, что позволила подруге одной поехать дальше с незнакомым мужчиной, плакала, отказывалась есть, не могла спать — мы с большим трудом вывели ее из глубокой депрессии. Надо добавить, что не без помощи психологов и даже психиатров… И вот только все более или менее стало приходить в норму, только Аня начала улыбаться, только у нее появились новые подружки, школьные интересы, увлечения — как опять… Опять это произошло.

— Что?! — спросила я, нахмурившись. — В беду попала еще одна девочка? Другая подруга вашей дочери?

— Да… Именно так. Хотя нет, не совсем. Это была подруга Иры.

— Ира — это кто?

— Ира — моя старшая дочь. На три года старше Ани.

— Она тоже школьница?

— Нет. Не совсем. Она… Вы знаете, лучше я покажу вам. Вот.

На стол передо мной легла фотография. Сначала я не поняла, почему Ильинский положил ее передо мной: на первый взгляд это был обычный снимок милой голубоглазой девушки, правда, очень худенькой, которая лежит в постели и слушает плеер. И все-таки что-то настораживало. Я поднесла фотографию к глазам, вгляделась — и прикусила губу: меня поразил безжизненный взгляд Иры, ее неестественная — теперь это стало понятно — худоба, судорожно сжатые в кулачки руки, которые лежали поверх одеяла, а главное — восковой цвет лица, такой болезненный, что его нельзя было списать даже на дневное освещение.

— Ваша дочь больна?

— Да. Она очень больна. И давно. Очень давно. Она инвалид. Уже восемь лет она вот так лежит в постели, не говорит, не может двигаться, нуждается в постоянном уходе. Я показывал ее ведущим специалистам, и ни один из них не смог сказать мне ничего утешительного. Они говорят, что Ира даже не понимает, что с ней и вокруг нее происходит, никого не узнает, не может иметь никаких желаний, даже эмоций. Про таких говорят — «растение», но… но это моя родная дочь.

Голос у него сделался сиплый, глухой.

Я осторожно положила фотографию обратно на столик.

— Как это случилось?

Ильинский чуть погладил уголки снимка и медленно убрал его обратно в бумажник.

— Восемь лет назад Ирочка училась в первом классе. Только-только начался учебный год, она бегала такая веселая, шумная, каждый день новые впечатления, на одном месте даже минуты не могла усидеть, я называл ее — Муха. Один раз прибежала из школы: «Папа, завтра нас поведут в бассейн!» — тогда мы жили гораздо скромнее, чем сейчас, и она училась в обычной школе, уроки физкультуры для малышей проводились в городском бассейне. Моя жена собрала ей все необходимое — купальник, полотенце, мыло для душа, что там еще, тапочки. В такую красивую сумочку сложила, прозрачную с голубым дельфином… А на следующий день… На следующий день Иру увезли из бассейна прямо в реанимацию. Как нам объяснили — когда дочка нырнула под воду, ее колено застряло между трубой и стенкой бассейна. Моя дочь не смогла самостоятельно всплыть на поверхность, а одноклассники играли, плескались, брызгались, стоял шум, смех, гам — и Ирочкиного отсутствия просто никто не заметил.