Умный, наглый, самоуверенный - Вера Коркина Страница 5

Катя улыбнулась в ответ:

— Я в свободное время пою.

— Так… — удивился Левша.

— С этого места поподробнее, если можно, — попросил Авилов.

— В ансамбле старинной музыки «Хорал». На мертвом латинском языке.

— Спой что-нибудь!

— Щас, — засмеялась Катя. — Заберусь на стол и спою. Александр Сергеич, — она наклонилась к его уху, а он приобнял Катю за талию, — с вас тут глаз не сводят. Левый столик от двери. — Он улыбнулся Кате и погладил по спине. Хорошая девочка.

— Умница ты, голубушка. Все видишь, все говоришь правильно. На мертвом языке поешь. Быть тебе за полковником.

Он исподтишка рассматривал женщину за левым столиком от двери. Волосы завязаны в хвост, и темные очки. Лева ее в тот раз показал — «штучка с иголочки». Авилов усмехнулся: забракованный Левой пиджак с ремками остался дома.

— Я прощаюсь. — Абрамович привстал.

— Погоди. У кого в городе двухместный «мерс»?

— Ни у кого.

— Я сегодня видел на углу Мичурина. Номера наши.

— Узнаю.

Авилов остался сидеть, разглядывая женщину за левым от двери столиком. Она потянулась за сумкой, и он сразу вспомнил. Он узнал ее по жесту. Да неужели? Встреча с прошлым, он посчитал — да, шестнадцатилетней давности. Как это приятно. И как странно именно ее так долго не узнавать. Или делать вид? Он улыбнулся, откинулся на стуле и закурил.

— Катя, — он позвал официантку. — Будь другом…

— Сама не могу, Сережа сходит.

— Чтоб только ничего не перепутал.

Катя ушла, а «штучка с иголочки» подняла наконец очки, и они молча смотрели друг другу в глаза, не делая ни одного движения.

— Ты состарилась, — произнес он одними губами.

— А ты нет, — ответила она.

— Но все равно красотка.

— А ты нет. — Она сделала паузу. — Не красавец.

— Это ты звонила?

— Я.

— Может, пересядешь ко мне? — Он показал глазами на место слева от себя.

Она в ответ показала место справа от себя. Он не двинулся, она тоже. Появился Сергей и поставил на ее стол букет синих цветов.

— Спасибо, — сказала она опять беззвучно, одними губами.

— Пойдем ко мне? — предложил он. — В ответ она кивнула, они одновременно встали и вышли из «Старого рояля». За всю дорогу, занявшую пятнадцать минут, он сказал только:

— Я живу не один.

— У меня к тебе дело, — ответила она.

Он открыл дверь. Было двадцать три часа тридцать две минуты. Дальняя дверь в коридоре открылась, и оттуда показалась взлохмаченная голова.

— Спать! — рявкнул он, и дверь моментально захлопнулась.

— Ну что? Школьная любовь не ржавеет? — Они прошли на кухню, он указал ей на диван.

— Твоя?

— Да я и думать о тебе забыл. — Он протер коньячные рюмки, нарезал лимон и принялся сооружать салат. — А вот увидел и приятно. Как будто маму встретил.

— А я папу.

— Про папу лучше не будем, капитанская дочка.

— Он уже полковник.

— Бог с ним. Я его прощаю. Он был при исполнении… Что-то у меня настроение лирическое. Сидел в ресторане, смотрел на тебя и думал — что ты меня в школе терзала красным карандашом? Что это значило?

— Красным карандашом?

— Ну да. Что ты с меня красный карандаш вечно вытрясала на уроках?

— Не помню.

— Я думал, купить что ли, красный карандаш, чтоб не крутила бюстом перед носом? Нет, думаю, куплю, она перестанет, а зачем тогда в школу ходить? И опять же куплю карандаш, а может, она совсем другое имеет в виду? Можно лохануться. Но, когда из школы поперли, терять было нечего, я их купил. Пусть, думаю, последний школьный год Ира Миронова меня вспоминает.

— Да. Это помню. — Она улыбнулась. — Думала, что эти сто красных карандашей означают?

— Почему ты ко мне не подошла? Ты же давно за мной следишь.

— Хотела, чтобы ты меня узнал… И еще потому что…

— Почему?

— Надо было привыкнуть к тому, что ты такой…

— Какой?

— Уставший, злой, шнурок на ботинке развязан, и…

— И?

— И опасный… — Она сказала это, и напряжение сразу спало, он довольно улыбнулся.

Зазвонил телефон, и Авилов нехотя, с трудом оторвав взгляд от гостьи, взял трубку.

— Пушкин, я сегодня успею тебя еще раз огорчить. «Мерс», которым ты интересовался, принадлежит жене вице-губернатора, три дня как куплен. Из него сегодня вынули коробку. Дамочка зашла на две минуты в турбюро и лишилась чего-то там такого, из-за чего язык у нее вовсе отнялся. Она только завывает, и вся ментовка ходит ходуном. Что бы это значило?

— Это нас выкуривают. — Он вышел с трубкой на кухню и прикрыл за собой дверь. — Ссорят с босиковыми афганцами и ментовкой. Думай, Абрамыч, кто нас закрывает. Может, это гастролеры, искать надо.

Письмо № 3.

«Вот, Танюша. Продолжаю свои письма. Случилось непредвиденное обстоятельство. В доме снова прибавилось живности. У нас поселилась дама. Очень странная. Почти не разговаривает. Очень печальная. При А. С. улыбается, а когда он в отсутствии, или беззвучно сидит, как будто ее на свете нет, или ходит по комнате из угла в угол. Из комнаты ему, сама понимаешь, пришлось меня выпустить, раз гости постоянные. Но эта Ирина, ну в точности такая же — не видит меня, и все дела. Я ей и чай, и кофе — ничего, кроме „спасибо“. Может, ей тоже запрещено знакомиться?

Сегодня А. С. вернулся всклокоченный, но веселый. Велел показать, каких высот достигла с зажимательным платком. Только я ему нос и рот зажала, вошла его мадам и даже с лица переменилась. Застыла, не может с места тронуться, как прилипла, смотрит во все глаза. Шесть секунд я его удерживала, он засекал. Но и то сказать — со стороны выглядит, как будто я его душу. Если не знать, что это тренировка, так разное можно подумать. Она, видно, и подумала. Весь вечер они просидели за разговорами, бутылку красного вина за шестьсот двадцать рублей уговорили. Я не дождалась, чтоб убрать, спать ушла. Спим по разным комнатам, а пес у меня под кроватью.

И приснился мне, Таня, мой дорогой и любимый Павел Иванович, одетый в какую-то шкуру. Как будто иду я по улице среди жаркого лета, а навстречу мне Павел, ну совсем на себя не похожий, грязный, в детской шубе из искусственного меха. Доха ему мала, рукава до локтя. Жуть! Смотрит на меня, но не узнает, и что-то бормочет невразумительное и руками машет сердито так. Я подхожу и слышу: „Зачем женщин на улицу пускают? Ведь тут же дети ходят, дети!“