Путешественник из ниоткуда - Валерия Вербинина Страница 5

Шагал и одновременно размышлял. Дети вполне могли соврать, Старикова в окрестностях никто не видел... Однако если не видел, то не значит, что его и не было. «Но и не значит, что он был», – одернул я себя. Управляющий Зацепин? Да нет, убивать собаку – как-то мелко. Хотя он как раз и есть мелкий подлец. Он? Не он? Да еще Антипка Кривой тут ошивался... Этот малый очень высокого о себе мнения, вряд ли ему понравилось, что его поймали и порядком отделали. «И все-таки учитель верховой езды прав: я занимаюсь чепухой», – обреченно подумал я через пару сотен шагов.

Вновь начал сыпать мелкий дождь, и я продрог до костей. Вдобавок ко всему вдруг обнаружил, что, кажется, заблудился. Лес никак не желал кончаться, я двигался наобум и вскоре потерял всякое представление о том, где нахожусь. Мокрые ветки деревьев хлестали меня по лицу, и мне приходилось каждую минуту снимать и протирать очки. Тем временем дождь утих, но для того только, чтобы через несколько минут возобновиться с новой силой.

Какая-то темная птица, вероятно сова, снялась с ветки и бесшумно пролетела прямо перед моим лицом. Я отшатнулся. Мысли мои уже давно были самые невеселые. «Если я взял неверное направление, то все равно должен выйти к деревеньке Лепехино... Там найму кого-нибудь, чтобы вернуться в город. Может, подать в отставку? Но на что я тогда буду жить? Эх, прадедушка Марсильяк, прадедушка Марсильяк... Хорошо было бы выиграть в лотерею... Нет, вздор и самообман. Сегодня убийство левретки, а завтра, чего доброго, мерзавец Ряжский пошлет меня расследовать убийство попугая соседской кошкой... Когда же ты замолчишь, проклятая? Всю душу измучила».

Последние мои мысленные слова относились к кукушке, которая никак не унималась. Неожиданно она умолкла, и в то же мгновение я услышал далекий гудок паровоза. Тут уж не удержался и выругался снова.

Итак, вместо N, вместо деревеньки Лепехино меня угораздило притащиться к самой железной дороге, которая огибает бывшие стариковские земли и, не задерживаясь, уносится вдаль, увлекая счастливых пассажиров в далекий и манящий город Санкт-Петербург. Ах, столица, столица, увижу ли я тебя когда-нибудь вновь?

Я попытался собраться с мыслями. Да нет, не может быть, чтобы я вышел к железной дороге. Местный лес я знаю плохо, но все-таки знаю. Чтобы попасть туда, где проходит дорога, нужно прямо-таки анафемское невезение.

Деревья впереди поредели. Я услышал гул приближающегося поезда и медленно, очень медленно двинулся вперед. Глупец я, глупец! А еще хвалился, что знаком с лесом!

С гулом, с рокотом петербургский поезд на громадной скорости промчался мимо. Я увидел только его хвост, исчезающий за поворотом. В боку у меня надсадно кололо.

Немного отдышавшись, я решил двинуться обратно через лес, благо дождь прекратился совершенно, но тут мое внимание привлекло нечто, лежащее возле железнодорожной насыпи.

Это было тело человека.

Я снял очки и привычным жестом стал протирать их. В высокой траве застрекотал кузнечик, вскоре к нему присоединился еще один. Померещилось, наверняка померещилось, устало размышлял я, просто в последнее время я слишком много думал о трупах, вот и результат. Наверняка какая-нибудь тряпка вылетела из окна вагона и теперь лежит там, у подножия насыпи, издали производя впечатление бесформенного тела. Достаточно порыва ветра, чтобы она лениво заколыхалась, ворочаясь на месте. И тогда даже мое воображение не признает в скомканной занавеске или скатерти завязку многообещающего расследования.

Ветер налетел, пошевелил верхушки трав и раскидистые лопухи, но возле насыпи ничего не изменилось – бесформенная груда по-прежнему темнела среди высоких стеблей донника. Невольно я насторожился. Я был совершенно убежден, что вижу перед собой не более как замызганную тряпку, но что-то – возможно, пресловутое полицейское чутье – упорно мне нашептывало, что передо мною труп. Проверить это можно было только одним способом, и, поправив очки, я решительно двинулся вперед.

За десять шагов я уже различал скрюченные пальцы, шагов за пять стали видны и испачканные кровью волосы. Голова была повернута под неестественным углом, и я вынес заключение, что бедняга сломал себе шею, когда летел по насыпи. Над его лицом вилась, деловито жужжа, толстая оса.

На всякий случай я проверил пульс – его не было. Кровь все текла и еще не успела свернуться, а тело почти не остыло. Не требовалось быть Лекоком [4], чтобы сообразить, что бедняга выпал из того самого поезда, который всего несколько минут тому назад весело пропыхтел мимо меня. Я посмотрел на часы, достал записную книжку и отметил в ней время.

«Скорее всего, заурядное дело... Человек вышел на площадку покурить, наклонился слишком низко... или поскользнулся... Бывает».

Я внимательнее посмотрел на незадачливого курильщика. Это был рыжеватый мужчина лет двадцати восьми – тридцати в почти новой паре [5]табачного цвета и тупоносых ботинках. Блестящие запонки обличали претензию на щегольство, на мизинце красовался перстень с камнем, в точности похожим на стекло. Но не подобные мелочи заинтересовали меня (их мой взгляд отметил машинально), а синяки, которые я только что различил на шее неизвестного и которые как две капли воды походили на следы пальцев.

Оса начала меня раздражать, и я отогнал ее. Если неизвестный просто вышел покурить, откуда же столь характерные пятна? Они могли появиться, только если имела место попытка убийства. Да, только так. Лежащий сейчас передо мной мужчина схватился с кем-то, и противник столкнул его с поезда. Кроме того, присмотревшись, я заметил другие следы недавней схватки, которые нельзя было объяснить неудачным падением – частично оторванный воротничок рубашки, отсутствующую пуговицу и содранную на костяшках пальцев кожу.

Все свои наблюдения я занес в ту же книжку, а сбоку приписал: «Убийство», подчеркнув слово двумя жирными чертами.

Нужно было немедленно возвращаться в город, дать знать исправнику о происшедшем, вызвать понятых, доктора, осмотреть место преступления и сообщить о случившемся в управление железных дорог. Однако оставалось еще одно дело, не терпящее отлагательства, – следовало установить личность убитого. И я стал осматривать карманы жертвы. В них обнаружились: платок, пахнущий флерд– оранжем, зубочистки в позолоченном футляре, ключ, горсть семечек, дамское зеркальце, сложенное вчетверо объявление о прибытии в столицу какого-то цирка, записка с четырьмя грамматическими ошибками, подписанная: «Навеки твоя Китти», и наконец, то, что я искал, – паспорт на имя Петровского Ивана Сергеевича, проживающего в Санкт-Петербурге, дворянина тридцати одного года от роду, вероисповедания православного. Вот кто, оказывается, нашел безвременный конец на железнодорожной насыпи где-то между Первопрестольной и городом, в котором он жил.

Среди авторитетов сыскного дела бытует мнение, что своевременное установление личности потерпевшего составляет половину успеха расследования, так что, найдя паспорт жертвы, я в некотором роде воспрянул духом. Я больше не сердился на легкомыслие Григория Никаноровича, пославшего меня разыскивать убийцу домашней собаки. Ведь, если бы не он, я бы никогда не оказался здесь, у насыпи, и, если бы не моя расторопность, не исключено, что погибшего беднягу хватились бы только по прибытии поезда в Петербург, а если бы на вокзале никто его не встречал и никто из близких не подозревал о его прибытии, то прошло бы еще больше времени, прежде чем кто-нибудь догадался бы начать наводить справки. Впрочем, мне незачем казаться выглядеть лучше, чем я есть на самом деле. Сознаюсь, в тот момент я пекся не только об интересах расследования, которое требует, чтобы каждому убийце воздали по заслугам, но и о своем собственном будущем. Мне опостылел N и еще больше опостылели его жители. Может быть, благодаря безвестному Петровскому мое существование заметят, меня отличат за усердие и переведут... да хотя бы в губернское полицейское управление. Все равно будет лучше, чем унылая служба в N.