Покров для архиепископа - Питер Тримейн Страница 5

Молодая монашка, проталкиваясь навстречу Фидельме, случайно толкнула ее.

— Ах, простите…

Девушка подняла голову и взволнованно посмотрела ей в лицо, узнав ее.

— Сестра Фидельма! Я вас так ни разу и не видела с тех пор, как мы приехали.

Это была саксонка лет двадцати пяти, тоненькая, с каким-то меланхоличным лицом и неопрятными волосами мышиного цвета, выбивавшимися из-под покрывала. Ее темно-карие глаза почти ничего не выражали, а руки были тонкие, но сильные, жилистые и загрубевшие от тяжелой работы. Фидельма не удивилась, когда узнала, что до того, как посвятить себя Богу, сестра Эафа провела годы на крестьянском хуторе. Фидельма с улыбкой посмотрела на маленькую саксонку. Большую часть пути от Массилии в Остию они провели вместе. Молодая сестра Эафа была из небольшой группы кентских паломников, которые приехали, чтобы присутствовать при посвящении Вигхарда Кентерберийского в сан архиепископа. Фидельма чувствовала к ней приязнь. Простая, невзрачная и кроткая, Эафа словно боялась собственной тени. Она держалась несколько неуклюже, сутулясь, и постоянно кутала голову и плечи в покрывало — будто хотела быть как можно незаметнее для мира.

— Добрый день, сестра Эафа. Как вы поживаете?

Молодая монахиня поморщилась.

— Правду сказать, лучше бы мне вернуться в Кент. Хоть и чудо чудное — побывать в городе, где жил сам Петр, где он гулял и с Христом беседовал и где потом принял мученическую смерть, да только знаете, — она беспокойно вскинула голову, — не лежит у меня душа к этому городу. Право слово, сестра, он какой-то зловещий. Здесь слишком много людей, странных людей. Скорей бы вернуться домой.

— Сестра, я разделяю ваше желание, — искренне ответила Фидельма. Как и Эафа, она была привычнее к сельской жизни, нежели к большим городам.

Внезапно бледное лицо Эафы сделалось тревожным; она уставилась куда-то вдаль через плечо Фидельмы.

— Вот идет настоятельница Вульфрун. Мне надо к ней. Я должна сопровождать ее к капелле Сорока Мучеников. Сегодня утром мы уже сходили к гробнице преподобной Елены, матери Константина. И везде, куда ни придем, все видят, что мы чужестранки, и пытаются всучить нам реликвии и всякие побрякушки. Они как попрошайки, не отвяжешься. Вот, поглядите-ка, сестра.

Она указала на маленькую дешевую медную брошь, державшую покрывало на ее голове. Фидельма внимательно рассмотрела ее. Это был кусочек цветного стекла, оправленный в медь.

— Мне сказали, что в этой брошке — волос с головы святой Елены, и я отдала за нее два сестерция… Я совсем не понимаю в здешней монете. Как вы думаете, это слишком дорого?

Фидельма еще раз внимательно посмотрела на брошь и презрительно поморщилась. Сквозь стекло действительно просвечивал какой-то волос.

— Ну, если это вправду волос из кос преподобной Елены, тогда цена достойна. Но… — она не стала договаривать, лишь пожала плечами.

Юная саксонка выглядела сокрушенной.

— Вы не уверены, что он настоящий?

— В Рим приезжает много паломников, и, как вы сами сказали, многие зарабатывают тем, что продают им самые разные вещи, выдавая их за святые реликвии.

Эафе явно хотелось поговорить еще, но, снова бросив быстрый взгляд поверх плеча Фидельмы, она с извиняющимся жестом произнесла:

— Мне надо идти. Настоятельница Вульфрун меня заметила.

И все с той же тревогой в глазах девушка развернулась и устремилась сквозь толпу туда, где ее ждала высокая женщина в монашеском одеянии, с крючковатым носом и суровым, неприязненным выражением лица. Сердце Фидельмы дрогнуло от сострадания к молодой монахине из Кента. Весь путь до Рима Эафа находилась в обществе настоятельницы Вульфрун, и хотя обе они были из аббатства Шеппи, Вульфрун (как сообщила по секрету Эафа) была принцессой крови, сестрой самой Саксбур, королевы Кентской, и все делала для того, чтобы об этом знал каждый.

Может быть, поэтому Фидельме и захотелось подружиться с саксонкой, когда они плыли из Массилии в Остию — ведь Вульфрун обращалась с девушкой немногим лучше, чем с рабыней. Но, казалось, предложение дружбы пугало Эафу еще больше, чем собственное одиночество. Она неохотно общалась с кем бы то ни было и никогда не жаловалась на свою деспотичную госпожу, которая постоянно ею помыкала. Странная девушка, такая одинокая, думала Фидельма. Она погружена в себя, но не угрюма, а просто замкнута. Сквозь гомон толпы послышался зычный голос настоятельницы — Вульфрун посылала Эафу с очередным поручением. Властная фигура настоятельницы двигалась сквозь толчею к выходу из дворца, словно боевой корабль, рассекающий бурные волны, сопровождаемая хрупкой, будто качающейся на волнах фигуркой Эафы в кильватере.

Фидельма подождала, пока они скроются в толпе, легко вздохнула и вышла из дворца на раскаленные солнцем мраморные ступени у подножия великолепного фасада. Римское солнце обдало ее жаром, так что ей пришлось остановиться и перевести дух. После прохлады каменных стен дворца оказаться в самом зное римского полдня — словно попасть из холодного бассейна в горячую воду. Фидельма поморгала и сделала глубокий вдох.

— Сестра Фидельма!

Она повернулась, посмотрела на толпу поднимающихся по ступеням людей и прищурилась, ища, откуда донесся этот знакомый глубокий баритон. От толпы отделился молодой человек в грубой бурой домотканой одежде, с римской тонзурой, что зовется corona spina — «терновый венец», и помахал Фидельме рукой. Это был красивый мужчина одного с ней роста и одних лет, сложением больше походивший на воина, чем на монаха. Здороваясь с ним, сестра чувствовала, как ее лицо растягивает улыбка, и сама не понимала, отчего при виде его ее охватывает такая радость.

— Брат Эадульф!

Эадульф был ее товарищем в долгом и однообразном путешествии из королевства Нортумбрии. Он работал секретарем и переводчиком при Вигхарде, назначенном архиепископе Кентерберийском. Подружились они на синоде в монастыре святой Хильды в Стренескальке, в предместьях прибрежного города Витби, где им пришлось вместе раскрыть зловещую тайну убийства настоятельницы Этайн из Кильдара. Их способности дополняли друг друга: Эадульф раньше был потомственным герефа, или мировым судьей, в Саксмунде, пока его не обратил в веру ирландский монах по имени Фурса и не отвез в Ирландию, в Дурроу, где он и прошел послушание. Эадульф разбирался и в медицине, так как учился в знаменитой школе врачевателей Туайм Брекайне. После этого два года он прожил в Риме, отказался от колумбанского канона и предпочел римский, а потом вернулся на родину. На синоде в монастыре святой Хильды он выступал на стороне Рима и Кентербери, Фидельма же приехала, чтобы поддержать своих земляков, ирландских монахов из Линдисфарна и Ионы.

Молодые монах и монахиня стояли на нагретых солнцем белых мраморных ступенях Латеранского дворца и улыбались друг другу, радуясь случайной встрече.

— Как твоя миссия, Фидельма? — спросил Эадульф. — Ты уже встретилась с Пресвятым Отцом?