Дьявол из Саксон-Уолл. Поспеши, смерть! - Глэдис Митчелл Страница 5

— Гризельда! — звал и довольно усмехался Хэнли, увидев выражение ее лица. — Терпеливая Гризельда! — продолжал он и только потом, полностью насладившись болью и унижением Констанции, говорил, что ему нужно.

Кроме этой единственной формы жестокости, которую Хэнли позволял себе в это время, было еще нечто такое, что сильно беспокоило Констанцию и что она старалась всеми силами выбросить из головы. Да, она научилась бороться с трудностями, но толку от этого было немного. В Хэнли поселилось какое-то тайное злорадство. Иногда Констанция ловила на его лице выражение странного, почти безумного дьявольского ликования, и оно проступало тем ярче — в этом она не сомневалась, — чем меньше времени оставалось до рождения ребенка. Еще один зловещий факт заключался в цензуре, которую он ввел на всю ее переписку. Хэнли запретил ей писать матери о своей беременности или приглашать ее к ним в дом. Лишившись единственной радости и утешения, Констанция окончательно впала в уныние и с ужасом ждала, что будет дальше. Она сама не понимала, чего боится. Страх вселился в нее и преследовал повсюду. Порой во сне Констанция видела сатанинскую ухмылку Хэнли и вскакивала с диким криком.

«Что касается застывших капель воска, замеченных на платье обнаруженного в канаве трупа…»

В среду в Неот-Хаусе появилась миссис Пайк, а в следующую пятницу у Констанции родился сын. Роды проходили сложно, и доктор Кревистер скромно говорил, что проявил все свое врачебное искусство. В это время он ни разу не видел Хэнли, но уведомил миссис Пайк, что она может позволить ему навестить жену и ребенка, если он захочет.

Получив такое разрешение, Хэнли отправился в спальню, а миссис Пайк решила, что ничто не мешает ей отправиться в кухню и выпить бокал портера, ждавший ее на столе.

Во вторник рано утром Констанция умерла от сепсиса, последовавшего за послеродовой горячкой, и Хэнли безутешно рыдал на плече Марты Флюк, появившейся в его гостиной сразу после того, как доктор Кревистер покинул дом. Доктор был чрезвычайно недоволен Констанцией, которая умудрилась умереть после всех приложенных им усилий, однако недолго сетовал на ее пренебрежение к его профессиональной чести, потому что очень скоро муж миссис Пайк, моряк в отставке, начал жаловаться на сильные боли в брюшной полости (после того, как съел какое-то блюдо, принесенное ему женой из Неот-Хауса), и Кревистеру пришлось его лечить. На второй день больной почти поправился, но в следующую ночь с ним случился еще более сильный приступ, поэтому миссис Пайк ни свет ни заря отправилась за врачом. Дома она отсутствовала более сорока минут, поскольку доктор Кревистер спал и ему пришлось одеться, да и расстояние между домами было немаленькое. Когда они с доктором вернулись, Пайк бесследно исчез, и единственным свидетельством его нового приступа были только грязные пятна на полу и зловоние, стоявшее в душной спальне.

Попытки найти его, предпринятые местными жителями и доктором Кревистером, были тщетны. Казалось, он исчез с лица земли. Впрочем, эта новость занимала поселок всего три дня, потому что у Хэнли Миддлтона вдруг появились тревожные симптомы наподобие тех, что наблюдались у моряка Пайка, и он скрепя сердце обратился за помощью к доктору Кревистеру. Операция оказалась неудачной, и пациент умер. В протокольных записях засвидетельствовали, что гроб заколотили сразу после того, как Марта Флюк, мертвенно-бледная, с темными кругами вокруг глаз, отдала последний долг покойному. Даже мать Констанции, убитая смертью дочери, отказалась с ним прощаться.

Миссис Пайк, принявшая роды у Констанции, стала кормилицей ее ребенка. На этом перед смертью настояла мать, для которой была невыносима мысль, что кормить ее дитя будет Марта Флюк.

Сыну самой Марты уже исполнилось четыре месяца, но его так и не крестили, несмотря на неоднократные напоминания викария. Марте ставили в пример миссис Пайк, но она лишь смеялась, говоря, что если бы у нее был такой же чахлый и убогий мальчик, как у миссис Пайк, она бы тут же понесла его крестить. Потом она передумала, пообещала принести его в церковь, и вскоре ребенок был крещен.

Через неделю после того, как миссис Пайк начала ухаживать за маленьким Миддлтоном, к викарию явилась старая ведьма миссис Флюк и объявила, что «малыш нашей Марты» умер от коклюша и «так измучился, бедняга», что совсем усох и стал похож на трехнедельного младенца, буквально «словно только что родился».

Возникли слухи, что детей перепутали и отдали не тем матерям, но они вскоре затихли. Зато появились другие, более настойчивые: будто бы Хэнли был младшим из двух братьев-близнецов и еще есть старший, Карсуэлл Миддл-тон, который вот-вот заявит свои права на наследство.

Откуда взялась эта новость про близнецов, никто не знал. Похоже, ее пустила в оборот старуха Флюк, но скоро она укоренилась и обросла множеством сторонников. Это было тем более удивительно, что весь поселок знал Хэнли с того самого дня, когда умер его эксцентричный дядя, полагавший, что он император Адриан и что двенадцать шиллингов составляют пенни. Последняя причуда снискала ему особую симпатию у жителей. Именно странности в поведении Хэнли убедили местных, что он самый настоящий Миддлтон, и после его смерти весь Саксон-Уолл притих, ожидая, когда в городок прибудет новый наследник, чтобы объявить незаконнорожденным сына Констанции и зажить привычной для Миддлтонов широкой и разгульной жизнью. Жителям Саксон-Уолл было невдомек, что только законное рождение дает право на наследство — поскольку жизнь в городке шла по закону «выживет сильнейший», — но старая миссис Флюк, знавшая толк в Библии, привела им в пример Авраама и Агарь и просветила их на сей счет.

Марта Флюк вышла замуж за слабоумного пастуха по фамилии Пэшен, и местные сплетники пришли к выводу, что отцом ребенка Констанции является садовник, а сына Марты Пэшен — Хэнли Миддлтон. Если первое утверждение никем не оспаривалось и вскоре угасло само собой, то против второго горячо протестовали Марта Пэшен, старая миссис Флюк и даже сам Пэшен, — деревенский дурачок, работавший у фермера по прозвищу Бердси, — поэтому разговоры на эту тему продолжались еще долго, питаясь шумными спорами, догадками и непристойными остротами.

Тем временем миссис Пайк, и прежде не отличавшаяся здравомыслием, окончательно предалась причудам и заперлась в доме вместе со своим ребенком, наотрез отказываясь выходить на улицу. Она объясняла это тем, что боится, как бы старая миссис Флюк не сглазила ее малыша.

В конце концов сына Миддлтонов передали под попечение адвокатов Хэнли — мать Констанции не хотела иметь с ним дела, — и Неот-Хаус закрыли. Теперь некому было проверять, бродит ли призрак Констанции по пустынным залам и пыльным галереям, если не считать праздничных дней, когда дом открывали для посетителей. Еще пару лет группы туристов с любопытством заглядывали в комнаты, где, как считалось, Хэнли и Констанция провели свои последние часы.

Викарий умер, доктор Кревистер ушел на покой, а «Долговязый парень», местный трактир, перешел в руки семьи из Эссекса. Еще один Долговязый парень, покровитель и, как говаривали, близкий друг старой ведьмы миссис Флюк, мирно спал в могиле на холме Гутрум-Даун. Так прошло еще восемь или девять лет. Обитатели поселка продолжали прозябать в своих пороках, лжи, бесчинствах и уродствах, а также неизменно выпивать пинту пива по субботам. Правда, ее уже не оплачивала щедрость Хэнли Миддлтона, но она по-прежнему доставляла им большое удовольствие, не в последнюю очередь потому, что пиво было отменного качества, а жители Саксон-Уолл, хоть и бесчувственные ко всему прочему, знали в этом толк.