Люблю секретных агентов - Ирина Волкова Страница 50

Впрочем, в период моего увлечения эзотерическими учениями, я ещё и не такое читала. Я вполне понимала индусов. Во времена буйного расцвета социализма чуваши уверяли, что Ленин был немножечко чуваш, а чукчи настаивали на том, что вдохновитель пролетарской революции был немножечко чукча. Так что же удивительного в том, что архитектор из Индии обвиняет инков в ясновидческом плагиате?

По ассоциации с этой гипотезой мне почему-то вспомнился анекдот о том, как после перестройки, когда христианство вошло в моду, Союз писателей пригласил священника прочитать лекцию о Ветхом Завете. Священник долго и пространно излагал библейские истории, а потом предложил задавать вопросы.

С кресла поднялся знаменитый писатель-славянофил и возмущённо спросил:

— Интересно, почему это в Библии столько написано о евреях, египтянах, римлянах, филистимлянах, но ничего не говорится о русских?

Действительно, почему это индусы приложили руку, а, точнее, мозги, к строительству инкских храмов, а русские, как всегда, оказались ни при чём? Как-то нехорошо получается. Конечно, можно было отметить некоторое несовпадение во времени, но это не было проблемой. Ясновидческий транс — штука серьёзная. В конце концов, если расстояние для него не является препятствием, то почему таким препятствием должно стать время?

Некоторое время я забавлялась с идеей создать теорию, согласно которой и индусы, и инки, накачавшись наркотиками, в ясновидческом трансе позаимствовали пропорции своих архитектурных шедевров у скромного русского монаха Вани Сидорова, написать об этом книгу и издать её на Западе. Идея казалась не только патриотичной, но и весьма заманчивой.

Я решила, что неисчерпаемым источником архитектурного вдохновения монаха Вани станет его страстная и безнадёжная любовь к Василисе Прекрасной. Безнадёжной эта любовь была бы не потому, что волоокая темпераментная Василиса твёрдо решила игнорировать Васю, а из-за излишней моральной устойчивости молодого и привлекательного монаха. Многообещающий сюжет!

Пока я размышляла над хитросплетениями взаимоотношений Вани и Василисы, температура воздуха резко упала, и проблема выживания в суровых условиях Андийских Кордильер встала передо мной во всей своей остроте.

— Эй! Люди! Есть здесь кто-нибудь? — крикнула я, не слишком надеясь на ответ.

К сожалению, откликнулось только эхо.

Я вздохнула. Прямо как чувствовала, что не надо было мне сворачивать с дороги, так нет же — решила срезать путь через холм, чтобы не носиться взад-вперёд по бесконечным петлям серпантина. В конце концов, я ухитрилась-таки выйти на какую-то тропинку, но она была совсем узкая и вела непонятно куда. Потом я снова потащилась по бездорожью, и вот в результате солнце село, а я без пищи, воды и тёплой одежды нахожусь бог знает где. Через полчаса станет совсем темно. Вполне возможно, что утром какое-нибудь кочующее индейское племя обнаружит мой хладный труп.

Представив, что это может быть племя каннибалов, я чуть не пустила слезу от жалости к самой себе, но обуздала своё воображение и вплотную занялась выживанием. Для начала я нарвала травы и наломала побольше веток, чтобы сделать из них тёплую постель и толстое одеяло. Когда-то я писала о психотехниках и специальных позах, позволяющих поддерживать циркуляцию энергии в теле и не замерзать даже при ночёвке на холодной земле или на снегу. Однако психотехники требовали некоторого волевого и умственного напряжения, а напрягаться мне было явно лень, кроме того, меня терзала мысль о том, что завтра, если я не найду съедобных растений, мне придётся питаться гусеницами и дождевыми червями.

Я с тоской вспомнила Мауту Иньяка с его тёплым пончо, сушёнымкуем и спасительными листьями коки. Я чувствовала себя маленькой, одинокой песчинкой, затерянной на безлюдных и диких просторах Южноамериканского континента.

Невыносимая жалость к самой себе явно требовала артистического самовыражения. Один мой знакомый в периоды накатывающей на него вселенской грусти надрывающим душу голосом исполнял аргентинское танго. Однако танго для данного случая было слабовато. К тому же я дрожала от холода, а от танго особо не согреешься. И тут меня осенило. Фламенко! Вот чего мне не хватает!

Я вспомнила конкурс фламенко в затерянном в андалузских горах посёлке, куда я попала совершенно случайно.

Смуглые красивые мужчины один за другим поднимались на сцену, первым делом выводя исполненное невыразимого отчаяния "Ай-я-яй-я-яй!"

Чем дольше длилось это "Ай-я-яй-я-яй!", тем громче и восторженнее хлопали восхищённые зрители. Затем начиналась песня — эмоциональное воплощение перехлёстывающих через край страданий истерзанной души.

Песня сопровождалась барабанной дробью каблуков, каждый удар которых с такой силой впечатывался в землю, что к концу танца исполнитель худел по крайней мере на полкилограмма.

Я выбрала знаменитое фламенко Маноло Эскобара под названием "Тележка", повествующее о душевных терзаниях бродяги, у которого украли его любимую ручную тележку с добытыми из мусорных баков сокровищами. Мне пришло в голову, что он, лишившись тёплой одежды, одеяла и кусочков засохшего хлеба, должен был чувствовать себя примерно так же, как я сейчас.

— Ай-я-яй-я-яй! — взвыла я, вскидывая вверх руки и выбивая каблуками гулкую барабанную дробь.

— Я-яй, я-яй! — откликнулись горы.

Акустическое сопровождение вдохновляло.

— Ай, тележка моя, тележка! — во всю глотку заголосила я по-испански, чувствуя, как по телу разливается живительное тепло.

— У меня украли тележку!

Тележка моя, тележка!

Где же ты теперь, моя тележка?

Ай, тележка моя, тележка!

Я никогда не отличалась выдающимися вокальными данными. Правда, голос у меня был громким и пронзительным, но эти достоинства компенсировались почти полным отсутствием музыкального слуха. Однако сейчас для меня это не имело значения. Вокруг грохотало и подвывало эхо, а моему эмоциональному накалу могли бы позавидовать самые темпераментные андалузские исполнители. Я пела под небом, в котором сиял Южный Крест, окружённая пиками Андийских Кордильер, в самом просторном в мире зале, и я была счастлива.

— Тележка моя, тележка!

Как мне жить без тебя, моя тележка? — выдала я заключительный аккорд и, станцевав экарте и линк [13], замерла, задыхаясь от усталости.

На лбу у меня выступил пот, а тело пылало, как костёр. Теперь осталось только хорошенько укрыться ветками, чтобы сохранить тепло — и я просплю до утра, как младенец.

Наступившая тишина обволокла меня, как патока.

Вздохнув, я устроилась на своём импровизированном ложе и принялась аккуратно покрывать тело толстым слоем травы и веток.

— Ай-я-яй-я-яй! — неожиданно разорвал тишину полный тоски напев.