Три орудия смерти - Гилберт Кийт Честертон Страница 50

– Проблема заключается в том, что, как мне казалось, вы самый последний человек, которому следует об этом узнать. Понимаете, речь идет о ваших родственниках, и вы можете оказаться в этом замешанной. Поэтому иногда приходится держать язык за зубами ради спокойствия человека, который вам небезразличен.

– Видите ли, – медленно ответила она, – я уже замешана в эту историю ради человека, который мне небезразличен. – Она на мгновение замолчала, а затем продолжила: – Для меня никто и никогда ничего не делал. Все были равнодушны к тому, что я беснуюсь в стенах респектабельного жилища. После того как я закончила модную школу, мне позволялось делать все что угодно. Даже если бы я решила прикончить себя с помощью настойки опия, никто и пальцем не шевельнул бы, чтобы меня спасти. Я никогда и ни с кем по-настоящему не говорила. А теперь я больше не хочу ни с кем разговаривать.

Хьюм вскочил на ноги. Казалось, его подбросило землетрясение, выведя наконец из состояния оцепенения, не позволявшего поверить в возможность счастья. Он схватил ее за руки, и из него полились слова, о существовании которых в его душе он и не догадывался. А она, хотя и была гораздо более юной, молча смотрела на него. На ее губах играла улыбка, глаза сияли, как будто она была старше и мудрее. А потом она просто сказала:

– Теперь ты мне все расскажешь.

– Ты должна понять, – немного успокоившись, произнес он, – то, что я им сказал, – это правда. Я не выдумал это ради спасения своего давно утраченного брата из Австралии и прочих романтических бредней. Я действительно всадил пулю в твоего дядюшку и совершил это преднамеренно.

– Мне это известно, – ответила она. – И все же уверена, что знаю не все. Я не сомневаюсь в том, что за всем этим кроется какая-то удивительная история.

– Нет, – ответил он. – Ничего удивительного. Хотя, можно сказать, что она на удивление банальна. – Он несколько мгновений помолчал в задумчивости, а затем продолжил: – Это и в самом деле исключительно простая и заурядная история. Мне странно, что я никогда не слышал и не читал ни о чем подобном. Мне кажется, это должно было случаться сотни раз и об этом должны быть написаны сотни рассказов. Это и в самом деле, при определенных условиях, могло произойти где угодно. В нашем случае некоторые из этих условий тебе уже известны. Ты видела балкон моего дома. Перед тем, кто стоит на нем и смотрит вниз, весь ландшафт раскрывается как на ладони. Вот так и я в один прекрасный день смотрел вниз и видел весь план местности. Передо мной был ряд домов, и стена, и дорожка за ней, и платан, и группа маслин у конца стены, а дальше – холмы пустыни с участками, покрытыми дерном, и все остальное. Но кое-что из этого меня удивило. Я увидел уже полностью оборудованное стрельбище. Должно быть, то было срочное задание. Чтобы его выполнить, людям понадобилось бы работать всю ночь. И вдруг вдалеке я заметил какую-то точку. Это был человек, и он стоял у ближайшей мишени, как будто внося последние штрихи в уже оконченную работу. Затем он подал какой-то сигнал кому-то на другой стороне стрельбища и поспешно удалился. Какой бы крошечной ни казалась мне его фигура, жесты человека сообщили мне о многом. Он явно спешил убраться восвояси до того, как начнутся стрельбы. И почти в ту же секунду я увидел кое-что еще. Во всяком случае, я кое-что узнал. Я понял, что так тревожит леди Смайт и почему она с таким рассеянным видом блуждает по саду.

Услышав это, Барбара уставилась на Хьюма в изумлении, но он продолжал:

– По дорожке от дома губернатора к платану направлялась знакомая фигура. Она едва виднелась над длинной садовой стеной, четко вырисовываясь над ней как силуэт в театре теней. Это был цилиндр лорда Толлбойза. Затем я вспомнил, что он всегда гуляет по той тропинке, направляясь к расположенным вдали холмам. Меня охватило подозрение, что он ничего не знает о существовании стрельбища. Тебе ведь хорошо известно – он несколько глуховат. Иногда я сомневаюсь в том, что он слышит все, о чем ему докладывают. Порой опасаюсь того, что многое преднамеренно произносится таким образом, чтобы он ничего не расслышал. В любом случае было понятно: он намерен совершить свой привычный моцион. Тогда на меня обрушилась непреодолимая и шокирующая уверенность в том, что произойдет дальше.

Я больше не стану много рассказывать об этом. До конца своих дней буду пытаться говорить об этом как можно меньше. Но я знал немало о том, что, вероятно, неизвестно тебе, относительно местной политики и о том, что привело к тому ужасному моменту. Этого было вполне достаточно, чтобы повергнуть меня в ужас.

Смутно подозревая, что, если я сорву намеченный план, это может вылиться в драку, я схватил свое собственное ружье и ринулся вниз по склону к тропинке, размахивая руками, чтобы привлечь внимание лорда Толлбойза или заставить его свернуть с пути. Он меня не видел и не слышал. Я мчался по тропинке, пытаясь его догнать, но он уже ушел достаточно далеко. Подбежав к платану, я понял, что опоздал. Он уже углубился в оливковую рощу, и никто из смертных не сумел бы догнать его прежде, чем он дошел бы до угла.

Меня охватила ярость человека, осознающего свое бессилие перед судьбой. Я видел его сухопарую напыщенную фигуру с этим абсурдным цилиндром на макушке и его большие оттопыренные уши… большие бесполезные уши. Было что-то мучительно нелепое в этой ни о чем не подозревающей спине на фоне неминуемой смерти, потому что я не сомневался в том, что, как только он минует угол стены, его сметет волна огня, открытого под прямым углом к траектории движения лорда Толлбойза. Я видел только одну возможность предотвратить трагедию и воспользовался ею. Когда спросил Хейтера, доводилось ли ему вешать человека, чтобы спасти его от повешения, он решил, что я сошел с ума. Вот в этом и заключается мой розыгрыш. Я выстрелил в человека, чтобы спасти его от выстрелов.

Пуля угодила ему в голень, и он упал приблизительно в двух ярдах от угла стены. Я выждал несколько секунд и увидел, что из крайних домов, стремясь к нему на помощь, выбегают люди. Я сожалею лишь об одном. Мне почему-то казалось, что дом возле платана пустует, поэтому я и перебросил винтовку через стену, в сад, и чуть не навлек беду на этого старого бестолкового священника. Затем я вернулся домой и дождался, пока меня не позовут давать показания относительно Грегори.

Он закончил рассказ, сохраняя привычное для себя хладнокровие, но девушка продолжала всматриваться в его лицо с чрезмерным вниманием, граничащим с тревогой.

– Но что это все означало? – спросила она. – Кто мог…

– Это был блестящий план, – оборвал ее Хьюм. – Я не думаю, что мне удалось бы хоть что-то доказать. Все выглядело бы как самый обычный несчастный случай.

– Ты хочешь сказать, что это не было бы несчастным случаем?

– Я уже сказал, что не желаю много об этом говорить, но… Послушай, ты из тех людей, которые привыкли обо всем задумываться. Я попрошу тебя рассмотреть всего два факта и подумать о них. Тогда ты сможешь прийти к выводам в своем собственном стиле. Первый факт заключается в том, что, как я тебе уже говорил, я очень умеренный человек. Я и в самом деле решительно настроен против всякого рода экстремистов. Но когда журналисты и различные гуляки произносят то же самое во время своих дискуссий в клубах, они забывают – на самом деле экстремисты бывают разными. На практике они подразумевают только экстремистов революционного толка. Поверь мне, экстремисты реакционного толка также способны на всевозможные крайности. История распрей внутри группировок демонстрирует акты насилия, совершаемые как патрициями, так и плебеями, как гибеллинами, так и гвельфами, как оранжистами, так и фениями, как фашистами, так и большевиками, как куклуксклановцами, так и Черной Рукой. А когда из Лондона является политик с договором о компромиссе в кармане, то не только националисты видят в этом крушение своих планов.