Год тумана - Мишель Ричмонд Страница 50

Шербурн много раз повторял свою версию, но детектив говорит так лишь по незнанию. Мысленно я бесчисленное множество раз прокручивала в голове этот вариант. Может быть, Эмма неверно оценила расстояние до воды из-за тумана? Может быть, увидела морского ежа и на минуту забыла свой страх? Снова возвращаюсь к одному и тому же ответу, и это в меньшей мере статистическая вероятность, нежели слепая вера: Эмма не могла утонуть, поскольку это значило бы, что она мертва и нет причин продолжать поиски.

Как-то читала статью о слонихе, у которой родился мертвый детеныш, и она толкала безжизненное тельце в течение трех часов. И случилось чудо: слоненок ожил. Мать буквально силой заставила сердце новорожденного работать. Животное действовало, побуждаемое исключительно инстинктом.

В то время как память — лишь хранилище воспоминаний, подверженных влиянию извне, инстинкт заложен глубоко внутри. Память может обмануть, направить по ложному пути, загнать в тупик. Я готова признать, что память иногда подводит, но инстинкт — надежный и непоколебимый — твердит, что Эмма жива. Не «возможно, жива». Не «я надеюсь, жива». Бывают случаи, когда инстинкт не сомневается. Эмма жива и ждет меня.

На следующее утро еду на Бейкер-Бич. В тумане виднеются арки моста Голден-Гейт. Сегодня никто не загорает — слишком холодно; только двое подростков, расположившись на скамейке, едят рогалики и пьют кофе. Парень сидит лицом к столу, а девушка — лицом к молодому человеку, обвив ногами его талию. Смотрю на эту парочку, которая не замечает ничего вокруг себя, и вспоминаю первые дни с Рамоном, когда я с нетерпением дожидалась большой перемены. Звенел звонок, я вскидывала рюкзак на плечо и неслась на улицу, где ждал Рамон в потрепанном джипе. Иногда мы ехали в кафе и обедали рыбными котлетами, но чаще отправлялись прямо к нему. Там спешно раздевались и забирались в постель, памятуя о том, что мне никак нельзя опоздать на урок французского. Секс был очень хорош, и я вспоминаю о нем до сих пор. Впрочем, иногда гадаю, не смотрю ли на свое прошлое сквозь розовые очки. Возможно, Рамон лишь казался мне тогда феноменальным любовником — ведь сравнивать было не с кем.

Бреду вдоль пляжа, среди скал и высматриваю то, что мог не заметить турист. Увы, нахожу только мусор — пустые банки из-под пива, старую кепку, стертый голландский гульден, совершенно здесь неуместный, как будто его вымыло на берег после кораблекрушения. Представляю себе Эмму, которую тащат за скалы. Не могу выбросить эту картину из головы. Может быть, Джейк и прав.

По пути домой заезжаю к нему, но Болфаура нет. Звоню в штаб и дожидаюсь двенадцатого гудка; не отвечает даже автоответчик. Поднявшись к себе, несколько часов отвечаю на письма и, как обычно, обзваниваю больницы. У меня есть список всех больниц в стране. В течение последних месяцев я позвонила в каждую из них по крайней мере однажды, и теперь звоню по второму разу. Всегда одно и то же — трубку берут врачи, которым вечно некогда, я диктую описание Эммы и слышу в ответ нетерпеливое: «Здесь нет этой девочки».

Уже почти полдень, когда выхожу из дому. На улице солнечно. Это главный плюс жизни на шумном Потреро-Хилл. Когда мы с Джейком впервые решили пожениться, то немедленно условились продать его дом в туманном районе Сансет и купить новый где-нибудь здесь, но с тех пор цены на недвижимость взлетели буквально до небес. Прежде чем Эмма пропала, я частенько задумывалась о том, буду ли скучать по своей улице с ее своеобразным обаянием, по викторианским особнячкам с облупленными фасадами, аккуратными клумбами и миниатюрными садиками, по круглосуточному гулу машин. Мне нравилось гулять по этому району пешком — порой целые дни просиживала в кофейне «Фэрли», бродила вдоль книжных полок в магазине «Кристофер» или ела барбекю. Теперь витрины моих любимых забегаловок украшены фотографиями Эммы, и я уже не помню их оформление до того, как кошмарное неведение стало единственным содержанием всей моей жизни.

Когда дохожу до Кастро, джинсы и футболка буквально мокры от пота. Я заглядываю в окно штаба и оказываюсь нос к носу с Брайаном, который сдирает со стекла остатки клейкой ленты. Фотографии Эммы исчезли. Телефоны, столы, стулья и рация — тоже. В штабе, вместо полудюжины добровольцев, теперь один Брайан.

— Что случилось? Где все?

Парнишка слезает с табуретки.

— А вы не знаете?

— Не знаю — что?

— Мистер Болфаур позвонил сегодня утром и приказал закрываться.

— О чем ты?!

— Полиция официально прекратила расследование.

— Это невозможно. Джейк сказал бы мне.

Брайан жмет плечами:

— Я тоже в шоке.

— Невероятно! — Хватаю одну из фотографий, только что содранных с окна, и приклеиваю обратно.

— Эбби, — деликатно говорит Брайан, — их все равно снимут.

В памяти возникает один из любимых девизов Сэма Банго: «И ночью, и днем сохраняйте позитивный настрой!» Сэм свято верил во всемогущество позитивного настроя.

— А если мы уже близко? — говорю. — Вдруг мы всего лишь в нескольких шагах от того, чтобы ее найти?

— Понимаю, — отвечает Брайан. — Я и сам не думал, что так закончится. И ведь видел ее один раз. Мистер Болфаур как-то привел дочь в школу. Я рисовал плакаты для столовой и спросил Эмму, не хочет ли она помочь. Так девчушка умудрилась наступить в краску ногой и оставила следы по всему коридору. — Он скатывает клейкую ленту в клубок и швыряет в мусорное ведро. — Трудно увязать в голове такого замечательного ребенка и похищение. Мир совсем слетел с тормозов.

Меня охватывает отчаяние. Неужели я — единственный человек, все еще питающий надежду?

Выхожу на запруженную толпой улицу. Сегодня воскресенье, площадь переполнена туристами, приехавшими из Ист-Бэя и Антиоха, чтобы полюбоваться на излюбленное место сборищ гомосексуалистов. На Восемнадцатой улице, возле бара «Бэдлэнд», выстроилась целая очередь энергичных юнцов. Возле «Большого папочки» стоят седеющие мужчины в черных кожаных костюмах. В каждой забегаловке свои завсегдатаи. В воздухе носится запах дыма и чего-то еще. Одуряюще сладкий, чувственный аромат. Перед Театром Кастро стоит толпа. Новый фильм и конкурс двойников Джейн Фонды.

Кто-то дергает меня за штанину — вижу бездомного подростка, сидящего на тротуаре и смотрящего снизу вверх налитыми кровью глазами. На каждом пальце кольцо.

— Прочитаю стихи за четвертак.

Бросаю в его кружку какую-то мелочь, проталкиваюсь через толпу и выхожу на платформу в ту самую секунду, когда двери закрываются. Во втором вагоне, прижавшись носом к стеклу, сидит девочка с черными волосами, разбросанными по плечам. Когда поезд трогается, бегу следом и стучу кулаком в стекло. Девочка в ужасе отшатывается. По выражению ее лица и по тому, как она тянется к сидящей рядом женщине, понимаю, что ошиблась. Внутри разверзается пропасть, и в нее ухают все чувства.

— Вы в порядке? — спрашивает какой-то мужчина. Мы стоим на переполненной платформе, и все на меня глазеют.