Месседж от покойника - Александр Грич Страница 50

— Не ваши. Санчеса Рамиро, который рассказал, как вы давали ему этот шприц — подержать в руках. А потом, видимо, сохранили — на всякий случай.

— Вы, наверное, увлекаетесь литературой? — Эдвард Грейслин говорил беззаботно, почти радостно. — По поводу Ставиского у вас такие же сильные доводы?

— Вы правы, литературу я действительно люблю, — признался Потемкин. — Кроме того, я люблю философию.

— Надо же, какой мне попался грамотный коп!

— А в философии я очень ценю закон о переходе количества в качеств, — заключил Потемкин. — Думаю, что и присяжные его оценят. Мы пока не станем выдвигать против вас обвинение в убийстве. Я хотел с вами предварительно поговорить. Именно потому, что знаю: вы — человек серьезный…

Потемкин сделал паузу, потер переносицу. Подвел черту:

— Есть еще одна причина, которую пока я не стану называть. Вы ее сами поймете, Эдвард…

— Все? Я могу идти?

Грейслин поднялся и вышел, не прощаясь.

* * *

В эту ночь Потемкин не мог заснуть. Редко с ним это случалось — но случалось. Абсолютно никаких реальных причин для бессонницы: день прошел как обычно и вечером не было никаких будоражащих новостей. Скорее уж все складывалось удачно: и Чаша найдена, и расследование выходит на финишную прямую — общая схема действий преступников уже выяснена, проверены мотивы, примерно понятны действующие лица.

А вот никак не уснуть.

Не помогло и стандартное чтение на ночь — книга с полки, где у Хопкинса стоит приключенческая классика. Сегодня Потемкин брал Вальтера Скотта, «Айвенго», но и повесть о гордом шотландце не помогла. Все испробовано. Но сна — ни в одном глазу. Ни тревоги, ни беспокойства — просто не спится, и все.

На все стандартные ситуации в жизни должны быть стандартные рецепты поведения. Для этой ситуации рецепт у Потемкина был таков — подняться с постели, отправиться на рабочее место и заниматься делами — желательно чем-то, что не требует серьезных раздумий: то ли отложенную почту разобрать, то ли составить план — не оперативный, на день, без этого плана Потемкин спать не ложился, — но на неделю вперед. Или даже на две недели.

Если после этого есть ощущение, что спать все равно не хочется, надо налить себе хорошего скотча или текилы. Закусить — не негодуйте, читатель, приверженный рецептам правильного питания и диетам — кремлевским, обамовским, пугачевским, — любым… Закусывать надо тушенкой. Русской или польской. Польская, армейская, предпочтительнее. И, конечно, должен иметь место соленый огурец. Опять же — возможно, русского производства, возможно, польского. Но в последний раз Потемкин купил, не глядя на этикетку, банку соленых огурцов. Огурцы оказались прекрасные, произведены в Индии. «Но пора привыкать, — подумал тогда Потемкин, — что все сейчас будет производиться то ли в Китае, то ли в Индии… Одним словом, где-то там».

…И вот составлен план, выпита рюмка, открыта банка тушенки и прямо оттуда вилкой подцеплена закуска. А спать все равно не хочется. И тут — вот как интересно, в четвертом часу утра — звонит телефон. Ну ладно, Потемкину не привыкать.

Работа международного эксперта-криминолога приучает ко многому. В том числе и к тому, что тебя всегда могут разбудить. Когда живешь на связи с другим континентом, приходится приспосабливаться к тому, что на том конце — в Европе, в России — собеседник не помнит о разнице во времени. Или забывает. Или делает вид, что забывает… А если звонок руководящий — то и вида никто не делает. В любой стране мира руководители считают, что если они работают, то и все сотрудники — на службе.

Участие в нынешнем калифорнийском расследовании Группы Потемкину было разрешено чуть ли не как бонус — он получил три недели свободных после успешного выполнения очередного задания, на этот раз в Чили. И во время нынешнего расследования убийства Ставиского и похищения Чаши из России пока поручений Потемкину, слава богу, не поступало.

А здесь… Недавно О’Рэйли звонил так же, ночью. Сообщал о смерти Мартина. И сейчас звонок местный.

— Потемкин.

— Сэр, простите за поздний…

— Я не сплю. Говори, Сандра.

— Мне сейчас позвонила Джинна Хастингс. Грейслин умер.

— Сердце?

— Врач «Скорой» сказал — сердечная недостаточность. Они приехали, когда он уже был мертв.

— Дома или за городом?

— На Мандалай Бич.

— Она кому-то еще звонила?

— Кажется, Айлин, своей директрисе. Больше никому.

— Сбрось текстом адрес. Я еду.

Потемкин позвонил Глетчеру. Выслушал все, что положено было выслушать. Слушал не перебивая. Великая мудрость — не перебивать собеседника! И чем длиннее и путаннее он говорит — тем лучше. Если захочешь вставить словечко — тебя все равно не услышат. Но рано или поздно наступает момент, когда человек тревожно говорит в молчащую трубку: «Алло! Вы меня слышите?» И тогда можно сказать все что нужно… Вот Потемкин и сказал наконец:

— Я бы вас ни в коем случае не стал тревожить, но вы, говоря о Стависком, отметили, что, опоздай мы на час — уже следов не найти.

— А поляк при чем?

— При том, что в своем загородном доме умер вице-президент компании «Изумрудные Луга». Помнишь, он тебе тогда понравился? Эдвард Грейслин.

— Давай адрес, — буркнул Глетчер, — от тебя ведь не отвяжешься…

— Могу за тобой заехать.

— Еще лучше.

Когда подъезжаешь к океану — все становится другим: другой воздух, другие дома, другие люди… Житье в прибрежной зоне — оно особое. Потемкин привык к тому, что, когда оказываешься здесь, надо расслабиться и настроиться на отдых. Но сейчас — не до отдыха.

И бриз веет, и пальмы колышутся, и домик сказочный — прямо как с картинки, но во всех окнах горит свет, гараж открыт, и дверь в дом не заперта.

Их встретила Джинна с заплаканными глазами, в черной газовой косынке, наспех обмотанной вокруг головы.

— Примите соболезнования…

— Он у себя, наверху.

Врачи «Скорой», видимо, ничего не трогали — Грейслин не лежал в постели, он был в рабочем кресле, за письменным столом. Голова свешена на плечо, лицо обращено к балконной двери, глаза прикрыты. Выражение лица спокойное, даже умиротворенное. Уснул человек.

— Вот это лежало перед ним, он придавил записку пепельницей.

Потемкин осторожно взял за уголок стандартный лист бумаги. Поглядел на обратную сторону, на лицевую. Нашел на столе защепку и подцепил лист. Вот теперь можно и читать. Записка была короткая. Почерк твердый. Крупные, почти квадратные буквы с правым наклоном.

«Что не пригодилось ей — пригодилось мне. Сейчас, или через неделю, или через десять лет — какая разница? Я сделал то, что хотел. Мне пора». И ниже — размашистая и красивая начальственная подпись Эдварда Грейслина. Месяц. Число. Год.