Царствие благодати - Йорген Брекке Страница 51

— Теоретически он может быть в Норвегии, — сказал Рейнольдс. — Три дня назад он улетел в Европу.

— В Германию, — уточнила Фелиция. — На прошлой неделе он упоминал об этой поездке при мне.

— А я уже проверил его алиби на тот день, когда убили Бонда. Тогда он встречался с книготорговцем в Луисвиле. Я поговорил и с тем парнем, и с персоналом отеля, где Невинс якобы останавливался в ночь убийства. Нет никаких оснований сомневаться в его алиби.

— Пока у нас нет ничего конкретного, что можно было бы ему предъявить, — взял слово Джонс, до сих пор безмолвно сидевший во главе стола. — Но если он не совершал убийства собственноручно, это еще не значит, будто он вообще не замешан в деле. Не стоит забывать о главном открытии, которое мы сегодня сделали. У нас не одно убийство, а два. Невинс выглядит связующим звеном между ними, но вероятен также факт, что жертвы могли быть знакомы между собой. У Бонда на компьютере оказалась фотография этой норвежки, Гунн Бриты Дал.

— Да, но есть еще одна связь. Старинные книги, — заметила Фелиция. — Думаю, нам стоит сосредоточиться на них. В деле фигурируют книги и кожаные переплеты.

— Основная задача сейчас — доказать, что эти убийства действительно так похожи, как кажутся на первый взгляд. Йенсен, как, ты сказал, зовут следователя, занимающегося норвежским убийством в библиотеке? — спросил Джонс.

— Я этого еще не говорил. — Йенсен совсем уткнулся носом в свой компьютер. — Дайте посмотреть. Его зовут Одд Синсакер.

— Одд? Вот же ур-одд-ливое имя, — хмыкнул Паттерсон.

Фелиция только закатила глаза.

— Стоун, выйдешь с ним на связь, чтобы сравнить детали. И вспоминай, где ты в последний раз видела свою дорожную косметичку.

— Да, сэр. Не хочу показаться занудой, но разве так можно?

— Что ты имеешь в виду?

— Мы говорим о зарубежном деле. Разве не предусмотрены особые процедуры, которые надо выполнить? Не обязаны ли мы сначала обратиться в вышестоящую инстанцию?

— Нет, пока не узнаем больше. Пока у нас есть наше дело, которое мы расследуем, а у них — свое дело. Все, чего мы хотим, — это обменяться информацией. Я рассчитываю, что они столь же заинтересованы в разговоре с нами, как и мы — с ними.

— Ладно. Но не лучше ли будет, если позвонит Йенсен? Он же знает язык.

— Йенсен не полицейский. Не в обиду тебе будь сказано. — Последние слова Джонс обратил к Кнуту.

— Джонс прав, — согласился Йенсен. — Кроме того, в Норвегии все неплохо говорят по-английски. Два года назад ездил туда в отпуск. Пытался говорить по-норвежски, но как только народ слышал мой тягучий выговор южанина, все переходили на английский.

— То есть норвежцы, всю жизнь живущие в Норвегии, говорят по-английски лучше, чем ты — по-норвежски? — спросил Паттерсон.

— Ну-у, похоже, тут ты прав, — улыбнулся Йенсен.

— Тогда как мы можем полагаться на то, что ты тут напереводил? — не отставал Паттерсон.

Все посмотрели на него с недоумением. Паттерсон пожал плечами.

— Я пошутил, — сказал он и расплылся в идиотской улыбке.

Через час, не успев прийти в себя от открытий, Фелиция Стоун сидела и сжимала в руке телефонную трубку. На спине у нее резвился целый муравейник необыкновенно шустрых мурашек. Несмотря на все заверения Йенсена о том, будто норвежцы прекрасно говорят по-английски, она опасалась быть непонятой. Приятная дама в международном справочном отделе дала ей номер полицейского управления Тронхейма. Когда она позвонила в управление и представилась по-английски, не менее приятная дама перешла на ее родной язык. Говорила она с мелодичным акцентом, но очень понятно.

Затем ее соединили с Оддом Синсакером.

Падуя, 1518 год

«Обезьяны! — не произнес, а прямо-таки выплюнул слово мессер Алессандро. — Обезьяны!»

Цирюльник и мальчик сидели на лавке в той же комнате, где незадолго до этого съели свой завтрак — черный хлеб и ветчину. Мессер же расхаживал перед ними взад-вперед. Он только что вернулся домой после утренней прогулки. Как обычно, в голове его теснились мысли, которые ему обязательно нужно было высказать, прежде чем он отправится отдохнуть. Временами это оказывались возвышеннейшие идеи и всеобъемлющие проекты, иногда — ропот и возражения. Последние редко относились к Галену из Пергамона, великому знатоку человеческого тела, но сегодня настал и его черед быть опровергнутым. Мессер даже не снял свой новый бархатный желто-охристый плащ с расшитой цветами грудью и горностаевым воротом. Плащ этот совсем недавно принесли от портного, и предназначался он только для утренних прогулок и выступлений с кафедры. Сейчас он развевался вокруг мессера подобно осенним листьям, взвихренным ветром. Мальчику и цирюльнику ничего иного не оставалось, как слушать не перебивая. Гален и внутреннее устройство человеческого тела всегда были темой, зажигавшей румянец на щеках мессера и заставлявшей его брызгать слюной во время речи, но не от гнева.

— Господь мой создатель! Обезьяны!

Мальчик никогда раньше не видел обезьян. Уличные мальчишки могли без умолку болтать о торговце, который прошлым летом брал с собой на площадь целых трех. Было это до того, как они с цирюльником приехали в Падую. Тот торговец сшил для обезьян шляпы, и они разыгрывали целое представление — изображали ремесленников с разными инструментами. Их прогнали с площади после того, как одна из обезьян своим молотком ударила по голове какого-то маркграфа. Беднягу спасла только высокая шляпа, купленная им в тот же день. Удивительное дело, но тот же знатный человек с севера Германии, находившийся здесь в качестве студента, перекупил у торговца его обезьян, когда тот больше не смог с ними развлекать публику. И из-за того, что он с ними сделал, мессер Алессандро теперь расхаживал из угла в угол и сердился.

Хоть мальчику и не довелось ни разу увидеть живую обезьяну, он рассматривал рисунки, которыми другие дети разукрасили стены домов в квартале. Рисованые обезьяны напоминали длинноруких людей. А еще однажды в книге, привезенной мессером с Востока, он нашел картинку с изображением обезьяны, выполненную более искусным художником, чем соседские сорванцы. На ней было ясно видно, что обезьяна — это зверь с густой шерстью и большими глупыми глазами. Об этом-то и рассуждал мессер, расхаживая по комнате и помахивая перед собой пером, как будто он что-то пишет на воздухе.

— Бессловесная тварь, ни в чем с человеком не сходная. Разве можем мы по ним судить о тайнах человеческого тела?

Тайны человеческого тела. Да, он возвращался к этому предмету снова и снова; мальчик знал, как мессер любит это выражение, — быть может оттого, что больше остальных в этих тайнах преуспел. Для него еще многое оставалось неясным, но все же к тайнам тела он сам, с позволения сказать, был причастен. Из того, о чем он теперь говорил с пылающим лицом, шагая из угла в угол, следовало, что ему были ведомы вещи, о которых Гален и не подозревал.