Тень гоблина - Валерий Казаков Страница 51

Ни в чем не повинные подушки и книга разлетелись в стороны, пустая бутылка из-под «Боржоми» глухо бухнулась на прикроватный ковер. Приступ кипучей энергии охватил генерала. Он быстро прошел в кабинет, затворил окно, из которого уже тянуло предрассветной прохладой и речной сыростью, поежился и, накинув на плечи куртку от спортивного костюма, уселся за письменный стол. Ручка сама собой лихорадочно заскользила по клеткам толстой, как амбарная книга, рабочей тетради. Генерал писал долго, перечитывал написанное, зачеркивал и снова вписывал почти те же, только что зачеркнутые, слова. Промучившись таким образом, не менее получаса, он с досадой швырнул ручку на стол. Далее десятка маловразумительных и общих фраз он так и не продвинулся, хотя исчеркал добрых четыре страницы, зато его нестерпимо потянуло в сон. Боясь упустить этот благодатный момент, он поспешил обратно в спальню. Остывшая постель обдала приятной прохладой, и легкий сон мягко, по-кошачьи смежил его веки.

Генерал проспал долго, обеспокоенная охрана, осторожно заглянув в опочивальню и найдя охраняемое лицо мирно сопящим, не стала прерывать его отдыха, а сообщила в город, что шеф задержится на неопределенное время в связи с особой занятостью. Поинтересоваться, что за экстренная «занятость» образовалась у губернатора с утра, никому и в голову не пришло. Занят значит занят.

Плавский проснулся по-военному резко, как будто внутри сработала стальная пружина. Взглянув на вокзального вида часы, висевшие над дверью, он присвистнул от удивления, шел уже двенадцатый час.

Внеплановое совещание руководящего состава, началось через два часа после прибытия главы края на работу. Каждому служивому человеку издавна известно, что нет ничего более отвратительного, чем послеобеденное совещание. Да и как же по-иному, если разомлевший после обеда организм всякого человеческого существа непременно требовал покоя, легкой дремоты, к примеру, в курилке завода, на охапке душистого сена, просто на теплой, нагретой солнышком землице, на кожаном диванчике в комнате отдыха, или в уютном кресле прямо за рабочим столом, или же, на худой конец, на скрипучем расшатанном стуле обычного канцеляриста — все зависело от того, кто ты есть в этом мире и какого качества и весомости занимаемая тобой должность. И почему это тонкие натуры поэтов до сего часу ни разу не коснулись столь нежной и пикантной темы, как состояние послеобеденной чиновной души? А ведь этот заветный час-получас ох как важен в серой, обыденной жизни бумаговодителя. О как сладостны недолгие поклёвывания носом в легком мареве чуткого сна, как необычны и дерзки для казенных интерьеров и строгих начальствующих портретов интимные звуки утробного сопения молоденькой сослуживицы, а чего стоят пугливые, приглушенные обстоятельствами стоны все умеющей и преданной секретарши! Чем не ода во славу торжества жизни и естества!

И вот, вся эта красота и нега псу под хвост — со-ве-ща-ни-е! Страшное, словно чума, слово, ропотом прокатилось по коридорам и кабинетам Серого дома! Чиновничий дом, словно муравейник — все накрепко связаны друг с другом, и если старшие подались к главному, то средние не дадут младшим покоя, задергают, загоняют, изведутся сами и других изведут предположениями и страхами.

Собравшиеся в просторном губернаторском кабинете властители края единодушно отметили, что шеф в прекрасном расположении духа и ничего не предвещает потрясений и нагоняев, да и какие нагоняи могут быть после обеда. Чиновный люд все это моментально оценил и, поудобнее расположившись на жестковатых стульях, расслабился. Вот тут-то и грянула гроза.

— Я, по воле народа, с некоторых пор работаю в этом крае губернатором, — мягким, вкрадчивым голосом начал губернатор. — Уже почти три месяца мы с вами трудимся, а вот толку от моего правления и от наших с вами общих трудов всего-то с гулькин нос. Вот вы, Музадохов, ведаете, что это за мера такая, «гулькин нос», а?

Кирилл Вениаминович Музодохов, отвечающий в крае за состояние финансов, робко приподнял со стула свое молодое, но уже изрядно заплывшее жирком тело и с нескрываемым недоумением уставился на губернатора. Молодой засланец столичного банка за время работы в команде Плавского так и не понял своего основного предназначения. Более того, во время еженедельных полетов в столицу, он слезно жаловался своему руководству на дуболомство краевого начальника, собственники понимающе хлопали его по плечу и ненавязчиво продолжали требовать возврата вложенных в генерала денег с оговоренными процентами. Кирилл Вениаминович волновался, его банкирская истовость, так похожая на примитивную украдайку, никак не могла смириться с тем, что губернатор требовал основную массу денег отправлять на социалку, то бишь, на выплаты каких-то задолженностей по заработной плате учителям, медикам и инвалидам. Бред, да и только, с точки зрения практичного финансиста новой формации, постигавшего премудрости банковского дела в далекой смурной Америке. По всем тамошним экономическим букварям деньги нужны исключительно для того, чтобы работать и делать, как это ни банально звучит, новые деньги. Правда, еще задолго до этих букварей, сию примитивную формулу капитализма четко сформулировали основоположники марксизма и ярчайшими эпитетами в своих литературных произведениях описали классики соцреализма. Но ни тех, ни других в американских хайскулах не преподавали, да и в отечественных, к слову, тоже в последнее время не особенно жаловали, а посему, о «гулькином носе» банкирец впервые услышал только на данном совещании. Затянувшаяся пауза грозила обернуться бестактной неучтивостью.

— Иван Павлович, я вас, простите, не понимаю. Вы извините…

— А как же! С нижайшем поклоном, — переходя на свой устрашающий бас, резко поднялся с места губернатор, — я гляжу, вы быстренько и притом не в одиночку, — с недобрым прищуром осмотрел он собравшихся, — а все сообща решили, что я здесь специально как раз и посажен исключительно для того, чтобы подобных вам недорослей «извинять», «прощать» и переучивать работать на российский манер. Нет уж, дудки! А вы, голубчик, Кирилл Вениаминович, будете первым, кого извинять не стану, да и за что извинять-то? Вы не красна девица, а я не заезжий поручик, но одно я с прискорбием могу констатировать — в финансах вы соображаете не более, чем сибирская свинья в марокканских апельсинах. По вашему гиреподобному лицу вижу, что познанием устного народного творчества разум ваш не особенно отягощен, но это — дело наживное, возможно, когда-нибудь мы доживем до светлого времени, когда нынешние банкировы дети будут ниспровергнуты с плутовского олимпа, и там, в недрах народных, с кайлом в руках постигнут азы русскости, к которой они с таким пренебрежением до этого относились. Что же, — переходя на обыденный тон, вздохнул Плавский, — объясняю отдельно для выученных в заморских академиях: человек вы, по всей видимости, хороший и где-то даже старательный, однако для должности моего заместителя этих детсадовских качеств явно маловато, так что попрошу к исходу завтрашнего дня сдать все дела своему заместителю и отправляться домой к мамочке. И не надо мне ничего мычать! — предвосхищая оправдания совсем скисшего финансиста, рявкнул губернатор. — Все, хватит, мне надоело за вами сопли подтирать. Это мое окончательное решение.

Тягостное молчание, как мрачные, насквозь пропитанные бурей облака, повисло в кабинете.