Будильник в шляпной картонке. Колокол смерти - Энтони Гилберт Страница 52

Билл уставился на него, раскрыв рот.

– Ты хочешь сказать…

– Что, тоже упустил, а? – радостно подхватил Крук. – Я как раз гадал, поймешь ты или не поймешь. И про полицейских гадал, поймут ли. Похоже, те все-таки поняли, но знают, что ничего не поделаешь, да и Арнольд признался. Он, по правде сказать, виселицы заслуживал, это да. Вот был растяпа! Убить ему удалось, да, за что и повесили, но это была случайность. Вот за что ни брался, все портил. Убийство Эдварда Росса, Филдинга, свое собственное. Каждый раз бил мимо лузы. А я, признаюсь, не выношу тех, кто даже убить не может, хотя и решился.

– Так кто же, черт подери, задушил Росса?

– Жена, конечно. Хотя, заметь, Арнольд умер, об этом не догадавшись. Ты читал показания? Он там пишет, что старик повернулся на спину, и он прижал подушку к его лицу. Ну?

– Что ну?

– То, что прочти материалы процесса над миссис Росс. Там сказано: Эдвард Росс, когда его обнаружили, лежал на боку. Между тем мертвые в постели не вертятся.

– То есть ты думаешь, она вошла после…

– Именно так. Думаю, Арнольд, уходя от нее, по виду был не в себе. Она заподозрила что-то, поднялась к мужу и увидела, что старикан приходит в себя. Он, не исключено, даже пытался что-то сказать. В общем, миссис Росс женщина неглупая, соображает, она оценила ситуацию, поняла, что нельзя допустить, чтобы Эдвард разговорился, и утерла Арнольду нос, справилась лучше.

– И дала им его за это повесить!

– А что? – Крук пожал своими могучими плечами. – Мое шотландское чувство справедливости вполне этим удовлетворено. Знаешь, был такой сказочный принц, так вот он говорил: зачем умирать двоим, если хватит и одного? Арнольд так и так должен был умереть за то, что убил Филдинга. Хотя учти, Билл, она все равно довела бы его до виселицы. Миссис Росс из тех несгибаемых женщин (надумаешь жениться, держись от таких подальше!), из-за которых много отличных парней легли в могилу. Когда она узнала, что Арнольд ухаживает за той, другой девушкой, она бы его живьем в масле сварила, стояла бы рядом и любовалась. То, что он мужа ее угробил, – это так, мелочь. Я думаю, он только вырос в ее глазах после этого. Даже попытка убить и то пошла в плюс. Я ведь говорил Арнольду: имея дело с женщинами, помни, что второе имя лучшей из них – Тщеславие. Впрочем, миссис Росс, несмотря на все мое восхищение, ибо мне нравится, когда женщина знает, чего хочет, к лучшим я причислять бы не стал.

Крук помолчал, а потом продолжил:

– Виселица – пустяковое наказание за то, что он сделал. Арнольд ведь был тот еще мерзавец даже по моим меркам, а уж я-то, Билл, я насчет человечьей породы не обольщаюсь. Весь мой опыт подсказывает, что обольщаться было бы глупо. И уверяю тебя: когда судья напялил черную шапочку [15], никто не ликовал больше, глядя на скамью подсудимых, чем женщина, которая обольщалась, думая, что ради того, кто сидит на ней, стоило убивать.

– И что? В полиции об этом не подумали?

– Там думают о многих вещах, Билл, надо отдать им должное. Но что они могут? Могут сказать, например, вот, вы наверняка входили в комнату, потому что в показаниях расхождения о положении тела. А ей на это довольно сказать, что нет, не входила. И все, они в тупике. Человеку, когда он в панике, ошибиться легко. Может, Росс, проснувшись, и не поворачивался на спину. А может, сопротивляясь, снова перевернулся. Только, знаешь, я чертовски твердо уверен, что этого не было. Нет-нет, полиция поступила так, как и я поступил бы в подобном случае: закрыла рот на замок.

– А как же насчет священного огня истины – этого солнца солнц, луны лун и звезды звезд, по выражению старика Чедбенда? [16]

– Это ты меня спрашиваешь? – недоверчиво переспросил Крук. – Меня?! Угомонись, Билл. Что я знаю о правосудии? Какое мне до него дело? Я ведь юрист, верно? Стоит добродетели воцариться над миром, как безработица станет моим уделом, и я встану в очередь на пособие. А мне и сейчас неплохо, благодарю.

Тут зазвонил телефон. Крук поднял трубку, физиономия его изобразила внимание.

– И вы, разумеется, невиновны, – сказал он чуть погодя. – А, вы хотите, чтобы я это доказал? Что ж, это моя работа. – И разговор продолжился.

– Странно, что добродетельным особам не свойственно отдавать себе отчет в том, что на имущество, которым они обладают, полагается страховой взнос, – заметил он после того, как положил трубку. – За хранение бриллиантового кольца или шубы они готовы платить, а невинность, по их мнению, прилагается даром! Вот этот, например. «Добродетель – вещь дорогая, – сказал я ему. – До того дорогая, что мало кому по карману по нынешним временам».

– И что же он? Согласился?

– Пока еще сказать не могу, – спокойно ответил Крук, сверкнув, однако же, глазом так, что будущему клиенту сделалось бы не по себе, – но он выучит этот урок, Билл, поверь мне, выучит на отлично.

Без пяти семь ожил, созывая верующих к заутрене, колокол церкви Святой Этельбурги в районе Эрлс-Корт. Мистер Артур Крук, вырванный его протяжным звоном из сладостных объятий сна, взглянул на наручные часы со светящимся циферблатом и проговорил с чувством: «Да поразит тебя гром небесный за все твои грехи». В тот же момент колокол умолк. Мистер Крук прислушался на мгновенье, потом еще раз с некоторым удивлением посмотрел на часы. Было без трех минут семь.

«И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь» [17], – с некоторым облегчением процитировал он и вернул под одеяло свое расслабленное грузное тело.

Преподобный Генри Фейн, викарий церкви Святой Этельбурги, ворвался внутрь, как обычно, с опозданием на одну-две минуты. Это был благочестивый человек, но, как он утверждал, его постоянно преследовала тень, в чьи обязанности входило лишить его малейшего шанса быть пунктуальным. Можно было, в отчаянии признавался он, встать к восьмичасовой службе в половину седьмого, но в семь сорок пять он все еще яростно расчесывал волосы либо искал запропастившийся куда-то носовой платок. И дело тут не в природной лености или медлительности, а в каком-то дьявольском наваждении.

Служка, молодой, шестнадцати дет от роду, рассыльный, появился без четверти семь, когда в церкви было всего двое прихожан, то есть на одного меньше, чем обычно в такое время. Он сразу узнал в этих двух старую мисс Уильямс, жившую за углом, в темном подвальном помещении небольшого дома, и не столь старую миссис Маллинз, хозяйку квартиры над магазином канцелярских товаров. Не хватало же дамы с изуродованной ступней и трясущейся головой. Все понимали, что когда-нибудь ее поразит еще один апоплексический удар и ее жизни придет конец. Мистер Фейн выражал надежду, что произойдет это ночью, ведь, как бы он ни спешил, она наверняка скончается до его появления. Конечно, он мог бы послать вместо себя мистера Бартона, второго священника прихода, но, с точки зрения мисс Беньон, это было не то. Еще два года назад она взяла с викария обещание, что именно он окажется в нужный час у ее смертного одра и пропоет ей поминальный гимн.