Тайна бильярдного шара. До и после Шерлока Холмса - Артур Конан Дойл Страница 53

— Кажется, все мы вас прекрасно знаем, — добавила миссис Латур.

Я улыбнулся и снова поклонился.

Как приятно было оказаться в уголке доброй старой Англии, расположенном в самом центре Парижа.

— Мы вместе отправились в «Насьональ», — продолжал Генри, — пребывая в полной уверенности, что у меня нет ни малейшего шанса, поскольку Лаблас, великий трагик, обладает там огромным влиянием и изо всех сил ставит мне палки в колеса, хотя я никогда не делал ему ничего плохого.

— Каков негодяй! — возмутилась Роуз.

— Дорогая, прекрати сейчас же!

— Мама, ты же знаешь, что это за тип. А дальше, дальше что?

— Лабласа я там не увидел, но зато мне удалось застать директора театра, старого мсье Ламбертена. Он пришел в восторг от моего предложения. Он благосклонно заметил, что как-то раз видел, как я играл в Руане, и что был просто потрясен.

— Еще бы! — воскликнула пожилая дама.

— Затем он сказал, что им нужен актер на одну из главных ролей — Лаэрта, поскольку они собираются ставить шекспировского «Гамлета» в новом переводе. Премьера в понедельник вечером, так что у меня всего два дня, чтобы подучить роль и немного порепетировать. Лаэрта должен был играть другой актер, кажется, Монье, но он попал под карету и сломал ногу. Вы не представляете, как сердечно ко мне отнесся старик Ламбертен!

— Какой он милый! — восхищенно промолвила Роуз.

— Однако, Баркер, вы, должно быть, проголодались, а ужин уже подан. Двигайтесь ближе к столу, а потом, Роуз, подай нам кипяточку.

Итак, шутя и смеясь, мы принялись ужинать, и весь вечер пролетел, словно дивный сон.

Оглядываясь назад сквозь долгую вереницу лет, я помню все, как сейчас: смеющуюся, раскрасневшуюся девушку, обжегшую пальчики и пролившую горячую воду в процессе приготовления пунша; небольшого роста мать семейства с тихим, вкрадчивым голосом и сверкающими глазами и мужественного молодого человека с честной улыбкой на лице.

Кто бы мог предположить, что над ними нависла трагедия? Кто, кроме темной фигуры, все еще стоявшей на улице Бертран, чья зловещая тень пала на порог дома номер двадцать два?

2

Тем же вечером, а точнее сказать, уже ночью, поскольку часы на башне собора пробили три, происходили и другие события. Улицы Парижа опустели, разве что проходил несущий службу жандарм, да попадался одинокий припозднившийся кутила, спешивший домой после затянувшейся пирушки.

Даже на улице д’Анжу, одной из самых фешенебельных, свет горел лишь в нескольких домах.

В одном из них и разворачивается продолжение нашей истории.

Представьте себе роскошно обставленную большую гостиную, где удобно расположились несколько мужчин с сигарами в зубах. Огромная люстра отражается в бесчисленных зеркалах и ярко освещает обитую красным бархатом мебель.

Лежащий на полу толстый ковер гасит звуки шагов, так что никто не слышал, как один из мужчин встал с кресла и подошел к облицованному мрамором камину.

Любой завсегдатай французских театров узнал бы его с первого взгляда. Нелегко забыть крепкую мускулистую фигуру и мрачную, циничную улыбку Лабласа, первого трагика «Театра Насьональ». Физиономист, несомненно, узнал бы многое, взглянув на низкий лоб и массивную челюсть. Холодный взгляд серых глаз и чувственные губы навели бы наблюдателя на мысль, что вне подмостков «Насьоналя» этот человек является ненадежным, эгоистичным другом и мстительным, коварным противником.

Наш театрал встретил бы здесь и других, возможно, более приятных старых знакомых.

У небольшого полированного шкафчика расположился Гросье из театра «Варьете», отличающийся острым умом и полным отсутствием каких-либо принципов; по количеству дуэлей и любовных интрижек он уступал лишь хозяину дома Лабласу. Чуть далее сидел блестящий молодой кавалерийский офицер, а рядом с ним — Тюрвиль, еще один известный актер и светский лев. Посасывая пеньковую трубку, на диване развалился Кашэ из театра «Гайете», общую картину дополняли двое других менее известных актеров.

Поль Сезанн. Игроки в карты

Лаблас устало посмотрел на стол, где в беспорядке лежали карты, игральные кости и кучки монет.

— Ну-с, господа, — произнес он, — развлекайтесь в свое удовольствие. Еще партию или хватит?

— Времени у нас достаточно, — заметил один из актеров. — Однако боюсь, что Фортуна нынче не благоволит нашему лейтенанту, так что он вряд ли решится вновь попытать счастья. Было бы жестоко просить его об этом.

Молодой офицер поднял глаза от стола, и его лицо тотчас же залилось краской. Он был слишком юн и неопытен, чтобы на равных играть с этими матерыми хищниками. Из того, как вся компания посмотрела на него после язвительной реплики Гросье, становилось совершено ясно, что его выбрали на роль жертвы и всеобщей мишени для насмешек.

— А если мне все же повезет? — упрямо спросил он. — Здесь, как и на войне, все решает удача. Позвольте еще партию.

Он залпом осушил бокал шампанского, стараясь избавиться от возникшего перед его внутренним взором лица старушки-матери, жившей далеко на юге, в Монпелье, и экономившей буквально на всем, чтобы в Париже ее сын мог вести жизнь, достойную его положения.

— Прекрасно! Смело сказано! — отозвались голоса стоявших у стола.

— Однако не пейте так много, — предостерег Кашэ. — Не то зашатаетесь.

— Боюсь, что наш бравый офицер и так уже нетвердо стоит на ногах, — заметил Лаблас.

— Никоим образом, мсье, — возразил лейтенант. — Моя рука так же тверда, как и ваша.

— Никто в Париже не сравнится со мной по меткости и твердости руки, — парировал Лаблас. — Лакур из вашего полка имел возможность в этом убедиться. Кашэ, вы ведь были со мной, когда в Венсенне я отстрелил ему указательный палец правой руки и раз и навсегда отбил у него охоту к стрельбе. Видите маленькое темное пятно в центре куска белой материи, что висит на дальней стене? Это ружейный патрон, который я всегда использую как мишень, когда упражняюсь в стрельбе. Всегда знаешь, промахнулся ты или нет. Простите, господа, но сейчас запахнет порохом, — продолжил он, взяв со стенной полки небольшой, богато инкрустированный пистолет.

Лаблас почти не целился. Он нажал курок, раздался выстрел, в противоположном конце комнаты вспыхнуло пламя — пуля попала в ружейный патрон, и он разлетелся вдребезги, усыпав пол кусочками картона и дымящихся пыжей.

— Не думаю, что вы и дальше станете утверждать, что ваша рука столь же тверда, сколь и моя, — добавил Лаблас, взглянув на молодого офицера и водворяя оружие на место.