Как стать маньяком. История жертвы обвинения - Александр Ковальчук Страница 53

– Ответчик, – обратился судья к Степанычу, – у Вас есть вопросы к свидетелю?

– Нет, но я хотел бы прокомментировать сказанное свидетелем.

– Ваши комментарии здесь не нужны…

… Такая ерунда продолжалась ещё с полчаса. После чего судья сказал:

– Заседание переносится на 15.30 20-го мая. На этом заседании суд огласит своё решение.

«Ну-ну, усмехнулся Степаныч, за полгода даже олигофрен бы разобрался! Впрочем, этот не дурак. Вот и боится сразу принять решение о лишении инвалида регистрации – хочет побольше бумаги под это дело подложить, чтобы спалось потом спокойнее».

– Есть ещё какие-то заявления? – прозвучал голос судьи.

– Есть! – это сестрёнке неймётся! Вот ведь… а когда-то я её нянчил! Когда-то в доме была фотография, где я её на плече держу. А теперь вот не знает – как бы понадёжнее сгноить брата. – Я хочу внести дополнения к своему исковому заявлению!

И Светка протянула секретарю суда несколько листов бумаги.

– Ответчик, – послышался неуверенный какой-то голос судьи, – Вы можете ознакомиться с содержанием поступившего заявления после окончания суда. У Вас есть заявления?

– Нет, – скривился тот, которого уже тошнило от таких родственных отношений.

– Тогда на этом сегодняшнее заседание закончено… – и судья уткнулся в какие-то бумаги на столе.

А ответчик сразу после окончания заседания подошёл к секретарю и попросил предоставить ему поступившее заявление для ознакомления. Но тот (похожий на цыганчонка – с такой же смуглой и бессовестной рожей. А может, цыган и есть!) ответил:

– Сейчас некогда, зайдите через пару дней!.

Степаныч, задумавшись, вышел из кабинета и сразу напротив порога увидел свою супругу.

– Ну, Саш, что там? Рассказывай!

Как-то само собой подумалось, что самое время пустить в ход «тяжёлую артиллерию»:

– Да вот… Светка подсунула судье какое-то заявление. Судья обещал, что меня ознакомят с содержимым. А секретарь упёрся – некогда, мол..

– Сейчас разберёмся! – и Татьяна решительно взялась за ручку двери.

Через пару минут она вышла и с торжествующей улыбкой произнесла:

– Заходи. Они думали так просто от меня отвертеться! Ага, щас!..

В кабинете секретарь взял со Степаныча расписку. Писать которую пришлось Тане, поскольку правой рукой её муж писать мог, но очень медленно. Поэтому он только подпись свою поставил. После чего секретарь протянул ответчику поступившие листки «дополнения».

Выйдя в коридор, они с Таней прочитали «это» – иначе эту писульку не назовёшь! В ней переливалось «из пустого в порожнее», причём – довольно бестолково и с массой грамматических ошибок…

– Сразу видно – где чья работа. Вот «это» писала сама Светка, в порыве отчаяния, и от безнадёги. Ей, после моего «возражения…» очень захотелось хоть что-нибудь добавить в дело. Но поскольку ничего толкового не было, она написала эту ерунду. А вот «речь» Вадика готовил человек, более привычный к разного рода идеологической работе – мой папенька. Я слушал Вадика, а слышал папенькин голос. Так выражаться в этой семье может только он.

– А что – судья ничего не сказал по поводу чтения с распечатанного листка? – возмущённо спросила жена.

– Нет, Таня, судья сделал вид, что ничего не произошло. – ответил Степаныч.

– Бред какой-то! Но ведь он сидит там именно для того, чтобы беспристрастно разбираться в поступающих делах…

– Сидит-то он для этого, а на деле сажает таких вот лохов, которым ранее его коллеги подсуетили судимость (а то и не одну!), но они продолжают свято верить в существование на свете правды и правосудия. Степаныча от происходящего начинали захлёстывать эмоции:

– И ведь ничего не докажешь!!! «Ты виноват!» и всё тут. Зачем им напрягаться, искать кого-то, если под рукой есть такой вот человечек с клеймом зэка? – Вот на него всё и сгрузят… А в итоге появляются у нас маньяки, десятками выкашивая случайных прохожих годами, а то и десятилетиями. А почему бы и нет, если милиция своими действиями им помогает, сажая в тюрьму тех, кто подворачивается под руку с… не слишком чистым личным делом. И сидят потом бедолаги с чьим-то крестом на плечах, пока настоящие убийцы и насильники собирают свой кровавый «урожай».

– Ладно, ты не нервничай. А хочешь – накричи на меня, оторвись! Выпусти пар!

– Не могу я так – ты ведь совершенно ни причём. Ну и за что я на тебя кричать буду? К тому же ты прекрасно знаешь, что я и по делу не очень-то кричу.

– А зря – пар надо выпускать, иначе можно взорваться.

– Я его и выпускаю, только другим местом и так, чтобы не было слышно…

– Всё шутишь?

– А что делать? – грустно улыбнулся Степаныч, – по твоему совету ошпаривать горячим паром своих близких? Так ведь они – а сейчас самая близкая у меня ты! – ни в чём не виноваты. Может я и не прав, но если встаёт вопрос о том обжечь жену или свариться самому… лучше уж самому.

– Но зачем?

– Только не говори мне, что ты поступила бы иначе. У тебя нормальное воспитание любящих родителей и ты тоже не подставишь ближнего. А вот кто-то считает в порядке вещей – утопить ближнего своего. Хотя и непонятно нормальному человеку – как можно ради благополучия одного ребёнка смешивать с грязью другого?!

– Тебе же больно!

– Да, но это не означает, что свою боль я должен перекладывать на плечи другого человека. Делиться надо хорошим. А плохое… зачем швыряться грязью по сторонам? Я представляю – что сейчас думает обо всём этом твоя мать!

– Она в шоке!

– Правильно. Для нормального человека такие взаимоотношения в семье выглядят чем-то… из ряда вон выходящим. И уж тем более она не желала своему ребёнку, чтобы он оказался рядом с таким дерьмом.

– Ладно, Саш, разберёмся…

А на одном из предыдущих заседаний выступил отец Степаныча. Надев благообразную маску с милой улыбкой, он в изысканных выражениях обрисовал перед судьёй собственного сына как конченого уголовника, не имеющего за душой ничего святого. В частности, он говорил о том, что сын подаёт плохой пример своим детям. На что Степаныч только грустно улыбнулся – «А сам-то ты какой пример им подаёшь, смешивая своего сына с грязью?» – но вслух ничего не сказал. В конце концов, судья сам не дурак, коль посажен на это место.

Степанычу же почему-то вспомнились заключительные слова из рассказа О’Генри (любил он этого писателя и многое помнил почти дословно) «Чья вина?»: «…Чтобы больше не было этих неправых арестов, не то берегись. По этому делу тебе следует арестовать рыжего, небритого, неряшливого мужчину, который сидит в одних носках у окна и читает газету, пока его дети играют на мостовой. Ну, живей поворачивайся!

Глупый сон, правда?»