Ярмарка в Сокольниках - Фридрих Незнанский Страница 54

Меркулов осторожно заглянул в приоткрытую дверь (дверей не запирали, значит, грабителей не боялись) — грудастая молодая бабенка возилась у плиты. Я прикинул — кем она приходится старому генералу: домработницей, внучкой, сиделкой? Была она очень даже ничего: высокая, чернобровая, правда, с немного тяжелым подбородком и немного низким лбом, отчего и вызывала, наверно, низменные чувства.

— Добрый день! Не помешали?

— Ах, это вы! Ничуть. Проходите, Ипполит Алексеевич наверху.

Она говорила низким голосом, с хорошо заметным северным акцентом.

В комнате наверху светилась синяя лампа. Генерал сидел у свежевыструганного стола и, низко наклонив седую голову с морщинистым и кротким лицом, разбирал на части какой-то пистолет (опять пистолет! какой по счету?) с фашистской свастикой и монограммой на щечках рукоятки. Меркулов побарабанил пальцами в стекло открытой двери. Цапко вздрогнул, отложил работу, подошел к нам.

— Давайте знакомиться. Ипполит Алексеевич.

Генералу Цапко было под семьдесят, но выглядел он орлом: высоченный, сухощавый. Желтоватые с зеленым ободком глаза смотрели на нас не настороженно, а по-молодому весело, с любопытством. Жизненные бури, которых, должно быть, он перенес на своем веку немало, не замутили его интереса к действительности.

— Посидите тут на диванчике, я мигом управлюсь.

Кабинет Ипполита Алексеевича производил странное впечатление. Это была, собственно говоря, не комната, а какой-то склад, своеобразная комбинация трех начал: православия, реликвий царской армии и немецких трофеев времен Второй мировой войны. По углам стояли, знамена царских полков — драгунского, уланского, казачьего, на стенах аккуратно были развешаны иконы, а на самодельных стеллажах расставлены замысловатые вещички — фашистские ордена и значки, прихваченные в гитлеровских штабах, даже подлинные фотографии лидеров Третьего рейха — самого Гитлера и его помощников — Гиммлера, Бормана…

— Люблю, знаете, как бы в своем хозяйстве возиться, — сказал генерал, заканчивая свою работу, — божиться как бы не стану, но мои помощники в побежденном Берлине, где я учреждал в сорок пятом нашу резидентуру для будущего Западного Берлина, утверждали, что пистолет этот какое-то время как бы принадлежал самому Гиммлеру! Слабость я как бы имею к оружию и… патологическим личностям… У этих типов больше, чем у нормальных людей, как бы развито сверхподсознание, темные, неконтролируемые глубины мозга. Вы, юристы, должны это знать. Сие ещё австрийский психиатр Фрейд подметил. Я изучал фашистские архивы, все эти гитлеры, Геббельсы, знаете, как бы предчувствовали свой печальный конец. Напрасно улыбаетесь, молодой человек, я тоже кое-что предчувствую… Например, ваши каверзные вопросы.

Цапко сел третьим на «диванчик», а попросту на деревянную скамейку, рядом со мной и Меркуловым.

— Я как бы про вас все знаю — намедни Алешкина девица от вас депешу доставила. Вы — Меркулов. Я вас помню ещё голопузым, когда вы по Кратово бегали с ночным горшком в руках и орали: «Я сам на дырочке сижу! Я смелый! Я Покрышкин!» А теперь вот ведете дело о гибели нашего Вити. А вы, Турецкий, как бы ему помогаете. Так?

Мы кивнули, помолчали, отдавая дань умершему.

— Что это вы, молодые люди, как бы ошеломленные, — сказал Ипполит Алексеевич, — или не знаете, как со мной говорить следует? Одно скажу — говорить надо со мною по-человечески. Потому что я уже как бы ближе к небу, чем к земле. Ладно, я как бы сам начну и без предисловия, уж не взыщите. Вы хотите знать, любил ли я своего зятя, Ракитина Виктора, то есть, или относился к нему просто, как тесть к зятю. Так вот — любил и люблю, как, может быть, не любил никого, кроме внука своего да вот этой бабы, жены моей второй, Тали. Вы ее внизу видели… — Он продолжал говорить, сердясь на себя за подступившие слезы. — Поэтому я перед вами весь, пользуйтесь. Ради Витиной памяти готов я перед вами как бы выложить то, что никогда никому не сказал…

— Скажите, Ипполит Алексеевич, — с трудом выговорил Меркулов, — из-за чего, собственно, погиб Виктор?

Цапко поднялся с кресла, в распахнутом генеральском кителе без погон. На шее, я заметил, блеснула серебряная цепочка. Неужто крест? Заходил взад и вперед по обширному кабинету. Его длинная фигура и седая голова то возникали перед нами, то исчезали за углом высокого резного буфета.

— Как вам все это получше объяснить, мой дорогой? — сказал Цапко, глядя Меркулову прямо в глаза своими задумчивыми желтоватыми глазами. — Вы слышали, конечно, что у Ракитина были, как бы неприятности? И знаете, разумеется, что неприятности эти Виктор как бы создал себе сам?

— Да. Об этом говорила ваша дочь.

— А-а! Вы же были у Виктории! — с живостью сказал генерал. — Она, конечно, кое-что рассказала. Но не все. Ее ли, собственную дочь, мне не знать! Да и Алешка, внук мой, кое-что мне доложил… Так вот. Я был, кажется, единственным человеком, от которого Витя, что бы там ни случилось, ничего как бы не скрывал. Нет, вру… Был ещё один человек, с которым он был ещё более откровенен, чем со мной…

— То есть, вы хотите сказать, что вы в курсе всех перипетий его борьбы с руководством за отмену доктрины номер три? — осторожно спросил Меркулов.

— Конечно!

Цапко, ходивший взад и вперед по комнате, остановился около буфета и отворил его. Там на полке стоял графин с водкой и лежал на тарелке соленый огурец, нарезанный аккуратными тонкими кружочками. Стоя спиной к нам, генерал торопливо налил себе рюмку и выпил. Видно было, как конвульсивно содрогнулась его чуть сгорбленная спина под тонким сукном генеральского кителя.

— Не желаете отведать? — предложил он нам, указывая на буфет. — Впрочем, Таля сейчас соорудит нам кое-что, и мы вместе отобедаем, чем Бог послал! Так не хотите как бы по рюмашке перед обедом?

— Спасибо, мы потом.

Генерал прошелся по кабинету, засунув руки в карманы брюк с алыми лампасами. Сделав два конца, он продолжил прерванную беседу.

— Так вот я все хожу и как бы думаю — как получше ответить на ваш вопрос — из-за чего, собственно, погиб наш Виктор. И знаете, Костя, что я на это отвечу… Я ненавидел, например, военную службу, но служил как бы всю жизнь. Почему? Да потому, что кругом твердили, что самое главное в жизни это любовь к родине, самоотдача, а в душе-то каждый думал, главное — умелая служба, хороший оклад; не подчиняться — властвовать над другими. А вот Витя был не такой… Витя как бы на всю жизнь остался верным своим идеалам. Захотел рентабельного труда на своем участке — во Внешторге. Министерство это как бы показательное, на него, на экспорт работает вся наша советская система. Да все на холостом ходу! А тут ещё Витя столкнулся с коррупцией. И министр, и его заместители, впрочем, как и весь аппарат, знай, гребут под себя, разворовывают как бы все, что плохо лежит. А лежит у нас все плохо. И когда Ракитин вступил в борьбу с коррупцией, то потерпел поражение. И это как бы понятно. Успешно можно бороться с коррупцией лишь в одном случае — если коррупция явление частное. Но когда вся система — гниль, то никакая борьба как бы помочь не может. Потому что, по существу, объявляется как бы война всей системе. Но систему, как все знают, возглавляет партаппарат. И этот аппарат обладает многочисленными привилегиями, а привилегии эти по сути — та же коррупция, только легализованная самим как бы партаппаратом. Борьба же с коррупцией в коррумпированном государстве — безумное донкихотство…