Офицер по вопросам информации - Марк Миллз Страница 54

— Судя по тому, что я слышала, ты знаешь ее достаточно хорошо, чтобы спросить, — лукаво добавила она.

— Что это значит?

— Это значит, что перестань изображать передо мной святого. Насколько мне известно, ты встречался с ней в то же время, что и со мной.

— Так вот, этого не было. И я не «встречался» с ней.

— Называй это как хочешь, я не осуждаю тебя, особенно после того, как обошлась с тобой. Знаю, что причинила тебе боль, но я была растеряна.

— А сейчас? — спросил он.

— Сейчас? Сейчас мне хочется, чтобы я не говорила тебе.

— Почему?

— Потому что тебе не стоит знать.

Он молча лежал рядом с ней, впитывая смысл ее слов.

— Я не готова пускать на ветер мою семью, моих друзей и репутацию.

— Ты поймешь, что у тебя нет выбора.

— Нет, если повезет.

— Я серьезно. Я смуглый, Лайонел светлый. Ты тоже. У двух блондинов может появиться только светловолосый ребенок — ты еще помнишь уроки биологии?

— Да, я помню уроки биологии.

— Так что получится, когда ребенок появится на свет с копной черных волос?

— У твоего отца такие же волосы.

— У моего отца?

— Ты как-то показывал мне его фотографию. Если у него такие волосы, то они могут быть и у ребенка.

Он переждал несколько мгновений, прежде чем ответить.

— Господи, да ты в самом деле все продумала, не так ли?

— Конечно, я все обдумала. Это не такая вещь, к которой можно относиться легкомысленно.

Она начала злиться. Как и он.

— Ты знаешь, как я говорю, когда завожусь.

— Я могу хоть что-то сказать по этому поводу?

— Сейчас можешь, но только потому, что я рассказала тебе, хотя не должна была этого делать. И если ты испытываешь ко мне хоть какое-то уважение, согласишься с моими желаниями. А когда ты все обдумаешь, поймешь, что это и твои желания.

— Не рассчитывай на это, — сказал он, спуская ноги с кровати.

Его шорты все еще лежали в прихожей, но он вспомнил о рубашке на полу, лишь когда почувствовал тихий хруст яичной скорлупы под ногами.

— Черт побери! — буркнул он.

Митци неправильно оценила его вспышку.

— Хорошо, я попрошу Лайонела о разводе и выйду за тебя замуж. Это ты хотел услышать?

Он вернулся в поисках своих носков и ботинок.

— Скажи мне, что я ошибаюсь, — настаивала Митци.

Он не мог этого сделать и не сделал. Просто покинул спальню, скомкав одежду и сунув ее под мышку.

О сне не могло быть и речи. Он испытывал лишь какое-то забытье, бесконечную войну между усталостью и бодрствованием с широко открытыми глазами и каждые полчаса тянулся за очередной сигаретой. Он вспоминал свои студенческие дни и узкую подвальную квартирку в Ватерлоо, когда меньше чем девять часов сна заставляли его с трех пополудни счастливо похрапывать на чертежной доске.

Какую он вел тогда простую жизнь. Утром лекция о Пиранезе; затем полдня, отданные вычерчиванию поэтажного плана или виду в разрезе; после трех пинт и куска пирога в «Кингс арм» на Роупел-стрит следовала короткая прогулка до входных дверей. О чем он в то время думал? Должно быть, какие-то мысли его посещали, но сейчас он с трудом мог припомнить их. Да и кроме того, они не могли пролить свет на его нынешнее затруднительное положение, устало размышлял он.

Мысли, которые он лелеял ребенком — убедительный факт, что он был способен на это, — трогали его до глубины души на каком-то первобытном уровне, который не нуждался в словах. Словно линза, через которую он смотрел на мир, раскололась, а затем была торопливо приведена в порядок. Он мог воссоздавать грубые очертания вещей, но это были картины, составленные из фрагментов, из отражений, преломлений и неожиданных ассоциаций — странные чужие пейзажи, в которых прошлое, настоящее и будущее как-то сосуществовали.

Он видел себя, орущего во всю мощь своих новорожденных легких, на руках своей умершей матери и в первый раз осознавал логику ее жертвы. Он наблюдал, как все проплывало перед глазами с Митци в роли его матери. Хотя при всем желании не мог вписать себя в эту сцену. Митци внесла ясность в его чувства, и он сомневался, что она передумает. Было легко отказаться от нее, но несколько неблагородно. Он не мог отрицать внезапный приступ страха, когда она проверяла его, уверенная в его реакции, предполагая, что попросит развод у Лайонела и выйдет за него замуж. Это как-то не сочеталось с тем будущим, которое он планировал для себя: архитектор, возводящий город, который хочет оставить свой след в искусстве. В своих мечтах он не мог найти место для ребенка и опороченной бывшей жены морского офицера. О себе он думал меньше всего.

Макс попытался успокоить себя альтернативой. Он мог быть таинственным джентльменом, который наблюдает за футбольным матчем «Кольта» против школы соперников, сдерживая радость, когда его сын, прорвавшись сквозь оборону соперников, на последних секундах игры забил победный гол. Это не сработало. Лайонел вторгся в его фантазии, пристроившись рядом с ним у боковой линии:

— Привет, старина, что привело тебя сюда?

— О, ничего особенного. Вон тот молодой человек с прекрасной фигурой, которого ты всегда считал своим сыном, на самом деле — продукт краткого, но страстного любовного романа, который я имел с твоей дорогой женой во время нашего пребывания на Мальте.

— Признаться, я этого как-то не заметил.

— Без сомнения, дорогой друг, но кто может осуждать тебя. Мы вели себя очень скрытно.

Все сценарии, которые он придумывал, рушились и превращались в абсурд, оставляя его мучительно выбираться из созданного им мира.

Прошлое и настоящее давали больше, чем убежище. Макс сознавал, что к нему приходит какое-то странное ощущение силы от возможности стать отцом. Он чувствовал, что ему предстоит стать примером, освещать путь следующему поколению. Макс понимал, что это сантименты, но, по крайней мере, они давали душевный комфорт.

Минуло пять часов, когда Макс услышал стук в дверь. Сначала он подумал о Митци, но потом вспомнил, что у нее нет ключа от нижней двери. Затем подумал о соседе, молодом скульпторе, который жил этажом ниже, учился в художественной школе на Олд-Бейкери-стрит и зарабатывал себе на жизнь тем, что делал благочестивые скульптуры Богородицы, которые обеспечивали его хлебом с джемом. Но тут он вспомнил, что скульптор давно перебрался к родственникам около Зейтуна, где бомбы падали не с таким убийственным постоянством.

Макс натянул шорты и побрел к входной двери.

— Кто тут? — спросил он.

— Басуттил.

Это имя ничего ему не сказало, пока низкий грубоватый голос не уточнил: