Пятно - Владислав Вишневский Страница 54

47

В кабинете Веры Михайловны так же пахло сложным «букетом» из запахов аммиака, валерианки, нитроэмали, резины, очень тонко керосина, женских духов, чуть плесени, ещё чего-то неуловимо противного и, перебивая всё это, благостным запахом только что сваренного крепко кофе. «Арабика», потянув носом, угадал Порогов. Навстречу вошедшему улыбающемуся Порогову Вера Михайловна вскину глаза, очки сердито блеснули — отрывают! — но она узнала его и тоже улыбнулась. Мило и по стариковски нежно. Как сыну. Не рефлекторно, нет. Есть такое расхожее мнение, если видишь навстречу тебе улыбку, сам непроизвольно улыбаешься (Даже если не собирался). Нет-нет, здесь другое. При виде Порогова, ответную улыбку удержать просто невозможно. К тому же, Вера Михайловна уже знала, весь институт был в курсе, что старший лейтенант Лёшечка сделал предложение их Яночке. Весь закрытый ящик это знал. Яночку поздравляли, Порогову улыбались уже как своему. По крайней мере вахту он проходил беспрепятственно. Институт готовился. Быть свадьбе, быть бракосочетанию, кольца там, подарки, застолье и всё такое прочее. Впервые за много лет сбрасывались на свадебный подарок. Вера Михайловна, профессор, ритуал бракосочетания вроде ещё помнила (Кажется). И неудивительно, если и подзабыла, последняя свадьба на её памяти в её «закрытом ящике» была… была… дай бог памяти… это ещё… это ещё… при… Хрушёве вроде или… Нет-нет, уже при Брежневе… Да-да-да, тогда ещё они выделили невыцветающий сорт краски для нужд Министерства тяжёлого транспортного машиностроения СССР. Директору института и ведущим сотрудникам тогда по Ордену Трудового Красного Знамени вручили, грамоты… Лично министр поздравлял, был и представитель Крайкома Партии, и… фотографии, и хвалебная статья в «Правде» появилась. Но это всё давно, давно, а сейчас…

— Верочка Михайловна, извините, можно я на пару минуточек оторву вас от работы? — спросил разрешения Лёшечка Порогов.

Профессор решительно отодвинула от себя клавиатуру кейборда, всем корпусом повернулась к Лёшечке.

— Конечно-конечно. Присаживайтесь, пожалуйста. Для вас сколько угодно. — сказала она умильно складывая руки у подбородка. — Кофе хотите? Арабика. Свежий.

— Нет-нет, Вера Михайловна, я на минутку, только уточнить… — сказал он, на всякий случай ища глазами таблетки. Они были здесь же на её столе, на своем месте. — Только вы не беспокойтесь. — Лоб у Веры Михайловны пошёл морщинами.

— Да-да, я вас слушаю. — С готовностью ответила она. — Спрашивайте.

— Помните, вы как-то сказали, что в институте были допросы. Неприятность какая-то была. Помните?

— Да-да, конечно, помню. А что, что-то случилось?

— Нет-нет, что вы, я просто уточнить хотел… в рамках… эээ… — и остановился, не стал произносить окончание фразы — «в рамках открывшегося уголовного дела». Веру Михайловну это могло окончательно напугать, а у неё сердце. — Я просто так, для себя хотел. Если не военная тайна, конечно. — Улыбка у Лёшечки стала ещё шире.

— Да нет, какая тайна, столько лет прошло… — Как от наваждения, рукой отмахнулась Вера Михайловна. — Но раньше, я помню, нам не разрешали, мы на подписке были. Если теперь только.

— Ага, теперь, теперь… Мне можно.

— Это произошло в тысяча девятьсот… — Вера Михайловна сняла очки, близоруко сощурилась, потёрла переносицу, — девяносто… пятом году. Да-да, девяносто пятом. Точно. У нас неожиданно пропала общая ведомость выдачи зарплаты. В бухгалтерии. Вы представляете? Трам-тарарам! Никогда такого не было. Первый отдел начал закрытую проверку. Всех допросили, и меня тоже, — нет ведомости. Возбудили уголовное. Мы же на подписке. Главбух… тогда работал, как сейчас помню, Платон Иванович Днепров, умнейший, честнейший человек, ничего не может сказать. Исчезла, и всё. Растворилась.

Порогов мягко перебил.

— Так можно копию, Вера Михайловна… В чём проблема?

— Что вы, Лёшечка, какая копия? Тогда же строго. Мы же ящик. Империалисты разные легко могли узнать списочный состав института, нам сказали. И всё остальное… А это преступление. Перед Государством преступление. Это серьёзно. В общем, следователи нервы нам помотали. Я вообще в больницу с сердцем попала… Потом только узнала, что нашего главбуха на пять лет тюрьмы осудили. А ведомость уборщица… случайно, конечно, со стола мусор сметала и… Открыться побоялась. Статья же.

— И всё? А главбух этот, Платон Иванович, вы сказали, он где, что с ним?

— Это меня и гложет, Лёшечка, я ведь так и не знаю где он и что с ним. К нам он не приходил. Прописку поменял… куда-то уехал, наверное. Словно и нет его. А может и погиб там, в тюрьме той. Ни жены, ни детей… Он же в возрасте. А человек хороший был. Очень хороший. Умный, вежливый. Мне он очень тогда… Но это теперь не важно. — Вера Михайловна прикрыла глаза рукой, невесело улыбнулась Лёшечке. — Мы потом следователям три раза писали, всем институтом писали, что это ошибка, что он не виноват. Но нас никто не послушал. На сердце вот только камень. — Вера Михайловна прижала руки к груди, потом вскинулась. — Лёшечка, а вы не можете по своим этим, кабинетам вашим, сыщицким, или как они у вас, узнать, а?

— Могу. Конечно, могу, Вера Михайловна, если надо.

— Надо, Лёшечка, надо. Камень же…

Дальше Лёшечка злоупотреблять временем и здоровьем профессора Веры Михайловны не стал, потому что нужно было бежать встречать Яночку. Яночка! Яночка! Эх, Яночка…

Всё это, кроме последнего — встречи с Яночкой, Порогов рассказал своим «сыщицким» товарищам.

Поздний вечер. В коридорах и кабинетах РОВД пусто. Люди только в одном кабинете, да на первом этаже, в дежурке, изредка звонят телефоны, глухо бубнит переговорное устройство. Ночная смена. Наряды ППС в разъездах. В обезьяннике ещё пусто. Скоро привезут дебоширов, пьянчуг, проституток. Станет крикливо, шумно…

— Значит, у нас в остатке что, мужики, — голяк! — сладко зевая, подвёл черту майор Цветков. Закинув руки за голову, он лежал на продавленном диване, в кабинете капитана Мухина. Мухин в свою очередь, сидя за столом, глядя в одну точку, портил лист бумаги, чертил замысловатые фигуры. Порогов, стоя возле входной двери, рассматривал своё лицо в висящем на стене зеркале, поправлял причёску.

— Зря старались. — Вздохнул Мухин.

— Не зря, Лёшка женится. Уже результат. — Меланхолично возразил Цветков.

— Да ладно вам, — отмахнулся Порогов, — женится, женится… Да, женюсь, и что… Работе это не мешает.

— Конечно, не мешает… — Так же меланхолически согласился Цветков. — Женишься — узнаешь.

— Ну, товарищ майор… — быстро поворачиваясь, обидчиво возмутился Порогов.

— А что я? Я ничего. Скорее бы только… — Потягиваясь, мечтательно протянул майор Цветков. — Ох, и нажруся…

Видя, как Порогов укоризненно на него уставился, майор уточнил смысл.

— В смысле наемся… А ты что подумал?

— Ничего я не подумал, — отвернулся Порогов.