Убийства в монастыре, или Таинственные хроники - Юлия Крен Страница 55

Имела ли ее кожа такой же вкус, как его? И что именно привлекало его в ее теле?

Но об этом она недолго думала. У какого-то великого теолога она прочитала о том, что красота женского тела заключается исключительно в коже, и мужчина испытал бы отвращение, если бы увидел, что скрывается под ней: слизь и кровь, жидкость и желчь, то есть то, что превращает тело в мешок с грязью.

Однако брат Герин не показывал никакого отвращения, а только страстное желание этих мягких, неторопливых и нежных объятий.

Боясь, что он может устать от ее веса, она наконец поднялась. Он не последовал за ней. Он обнял ее и так провел остаток ночи. Хотя она снова натянула платье, но ощущала его теплое дыхание на своей коже и давление его подбородка внизу живота, и, стоя так, она почувствовала, как в ее теле будто что-то натянулось. Это было похоже на щекотку, которую она испытала ночью, только еще приятнее. Мягкими волнами это ощущение то уходило, то возвращалось, и каждый раз все сильнее охватывало все ее существо.

После этого она чувствовала себя приятно уставшей, но в то же время и будто набравшейся новых сил. Она гладила его редкие светлые волосы, мягко укачивая его, и когда он так, стоя на коленях, уснул, она не шевелилась несколько часов, чтобы не будить его.

«Такой теплый и мягкий, — пронеслось у нее в голове. — Он такой теплый и мягкий...»

Шесть недель спустя она сидела с Теодором. Она была рассеянна и никак не могла сосредоточиться на том, что говорил мальчик.

— Я только что, — гордо начал он, — прочел De sec dierum operibus Тьерри Шартрского. Хотите, я перескажу, о чем там идет речь?

София обеими руками схватилась за горячий лоб. На дворе стоял август, все вокруг плавилось от жары, а ее тело, казалось, и вовсе было охвачено огнем. Ее члены были тяжелыми, а тело раздулось.

Теодор неправильно истолковал ее жест.

— Значит, вы уже знакомы с этим произведением, — заключил он и тут же продолжил. — А как насчет учений Гийома Коншского? Или натуральной философии Бернарда Сильвестра? А вы знаете, что говорит Аделяр Батский о душах животных?

Он говорил восторженно, но в ее ушах его голос звучал настойчиво и насмешливо. С самого утра у нее перед глазами все шло кругом, а в голове гудело.

— Оставь меня в покое! — нетерпеливо застонала она. — Ты разве не видишь...

К ее горлу подступила тошнота, хотя ее желудок был пуст.

— Вы что, ругаете меня за то, что я с таким рвением учу уроки? — обиженно воскликнул Теодор. — Вы же сами сказали, что я должен стать великим ученым, а еще, что я должен делиться с вами новыми знаниями...

— О бог мой, да замолчи же наконец! — крикнула она и почувствовала, как вместо жара ее тело вдруг охватил озноб, поднимавшийся вверх от пальцев ног. Он срыгнула и ощутила горький вкус желчи.

Но Теодор продолжал настаивать на своем. Он всегда боялся ее силы, а теперь, видя ее страдания, не испытывал сочувствия. Он изучающее посмотрел в ее бледное лицо, а потом радостно воскликнул:

— Вчера мы долго беседовали с магистром Жаном-Альбертом о Вильгельме Шампо и Иоанне Росцеллине. Мы так и не пришли к единому мнению, кто из них прав и что было вначале: конкретное сущее или идея о нем.

Перед ними были разложены книги и пергаменты. Теперь все это можно было достать без труда в лавках с письменными принадлежностями, снабжавших своим товаром весь Париж, не то что раньше, в монастыре. София внимательно смотрела на них, будто была занята чтением. Но запах, который она вдыхала, щекотал ее высохшее горло. Она кашлянула и снова срыгнула, и наконец ее вырвало остатками вчерашней еды на лежащие перед ней рукописи.

Ей даже не было стыдно. Обессилев, она откинулась на спинку стула.

— София! — в отчаянии вскричал Теодор, позабыв о насмешках и упрямстве. — Вы больны? Я могу вам помочь? Что с вами такое?

— Оставь меня в покое... просто оставь меня... — простонала она едва слышно.

Он поспешно встал, подошел к ней, положил руку ей на лоб так, как это делала она, когда выхаживала Жана-Альберта.

— Если бы я только хоть что-нибудь понимал в искусстве врачевания... — с сожалением сказал он.

Она оттолкнула его.

— Замолчи! — крикнула она, и почувствовала новый приступ тошноты. Она зажала руками рот и выбежала из комнаты.

София шла по давно знакомой дороге от дома Гуслинов к королевскому дворцу. Раньше этот путь давался ей легко, но сегодня ей с трудом удавалось передвигать ноги, чтобы нести вдруг отяжелевшее тело. Белый чепчик стягивал голову свинцовым кольцом, а невыносимое солнце палило изо всех сил, превращая Париж в котел, в котором варились сгнившие ингредиенты, источая сильную вонь. Дома, как печи, накапливали жар и выпускали его во мраке ночи.

София много раз останавливалась, пугаясь черных точек, которые, как мухи, появлялись у нее перед глазами, как предвестники беспамятства, в которое она бы с радостью погрузилась. Темнота сулила ей облегчение и утешение, но и пугала ее.

Потому что если ее застанут в таком состоянии — прежде всего в доме мужа, — внимательный глаз Изидоры, даже если он у нее всего один, тотчас же определит ее состояние. Она должна встретиться с братом Герином прежде, чем весь мир узнает о ее позоре!

София с трудом пробиралась сквозь толпу на мосту через Сену, но в то же время и не замечала ее. Она не видела ни торговцев, ни ювелира, которой работал на своей наковальне, ни носильщика, наполнявшего тачку. Она едва не споткнулась о нищенку, которая просила милостыню, но не расслышала ругани, которой та разразилась ей вслед. Она почувствовала облегчение только когда поняла, что достигла цели.

Софию сразу же пропустили к брату Герину, потому что ее лицо, хотя и распухло, всем было знакомо. Несмотря на то что он больше не приглашал ее к себе после того вечера в Суассоне, никто не удивился, что она понадобилась ему сегодня. Возможно, кто-то посмотрел на нее с удивлением, поскольку она шла не проворно и прямо, как обычно, а тяжело и пошатываясь, будто ребенок, которого она носила, был тяжелым, как взрослый человек.

«Может, это потому, — подумала София, — что он зачат в грехе. Может, маленький человечек, который находился в семени Герина и теперь крепко засел в ее теле, чтобы там расти, проклят родиться инвалидом или эпилептиком. Люди считали, что так должно произойти с любым, кто был зачат в результате измены».

Когда она наконец оказалась перед братом Герином, то от длительной ходьбы и изнуряющей жары напрочь забыла все, что хотела сказать ему. Она даже не подождала его приветствия, мечтая только о том, чтобы он предложил ей холодной воды.

Он не сделал ни того, ни другого.

— Я надеялся, — ворчливо сказал он, — что у вас хватит такта больше не показываться мне на глаза.

Она упала на колени. Головокружение прошло, остался только шум в ушах. Казалось, это вызвал один только его взгляд, полный скуки, отвращения и стыда.