Убийство девушку не красит - Лидия Ульянова Страница 55

Сережа, еще не став врачом, столкнулся с самой сложной врачебной проблемой: помогая другим, зная об успехах и достижениях выбранной им науки, он ничем не мог помочь своему близкому и родному человеку.

Бабушка под конец жизни стала много рассуждать на закрытую прежде в семье тему – о Боге, а Сережа, исправно таскавший в это время в сумке учебник по научному атеизму, слушал ее и не перебивал.

– Богом каждому на земле отпущено, и спорить с ним не след. Знать, пора мне собираться, заждались меня дедушка твой, родители мои, сестры, подруги прежние. Я последняя осталась, что ж цепляться… Я до конца пути дошла, вон тебя вырастила в какого красавца. Пойду я туда, наверх, не держи ты меня, мне пора к ним. Смерть, Сереженька, не наказание, не думай. Бог, он не наказывает, он воздает. Пусть уж и мне воздастся за жизнь земную.

Строгая и неверующая Ольга, Сережина мама, – член партии и ведущий сотрудник Музея революции, – тоже слушала религиозные бабушкины рассуждения спокойно, держала мать за холодную, бледную и высохшую руку и только печально улыбалась в пространство за окном, глядя вдаль, в те самые небеса.

Природа, животные, старики, все они тяжело и болезненно переживают темную холодную зиму, тая в душах надежду на скорый приход весны, карабкаясь из последних сил навстречу лету, живительному, ласковому теплу, зеленой траве. Дотянув до весны, все живое вздыхает с облегчением: значит, еще поживем, раз пережили этот Час Быка… Бабушка до весны не дожила, догорела тоненькой церковной свечкой на Крещенье и отлетела наверх, как и жила, без суеты и беспокойства.

Летом, подзаработав денег, Сережа решил, что может наконец-то позволить себе полноценный отдых и поехать на море. Их с мамой ничего больше не удерживало дома. Мама уезжала по профсоюзной путевке в Трускавец, «на воды», и было не стыдно перед ней, что отдохнуть он хотел один. Мама с энтузиазмом восприняла Сережину идею и настоятельно советовала Ялту, где когда-то отдыхали они всей семьей. Ялта так Ялта, и Сережа взял билет до Симферополя.

Нельзя сказать, что, сойдя на южную горячую землю, он сразу как будто вернулся в детство. Еще бы, тогда, далеко-далеко, они прилетали в чистенький, уютный аэропорт, а сейчас Сергея окружали грязь и толчея южного вокзала. Громкие, густо воняющие потом тетки в ситцевых платьях, обвешанные кутулями, орущие дети всех возрастов, мужики в сетчатых бобочках и летних шляпах, окутанные ароматами бочкового пива и воблы, бесцеремонные носильщики, хитроглазые таксисты, старухи с табличками о сдаче комнат, доносимые ветром миазмы немытого общественного сортира, смешанные с запахом мазута от нагретых солнцем шпал… Обычная атмосфера сотен южных вокзалов, от больших до полустанков.

И только в самой Ялте, ступив из троллейбуса на пыльный асфальт, почувствовал, как пробило на воспоминания. Вдыхая неизменный, пахнущий йодом и цветами горячий воздух, глядя на изумрудную гладь воды, утыканную до самых буйков головами отдыхающих, щурясь под палящими лучами, Сережа не головой даже, телом вспомнил стародавние ощущения. Он вспомнил отдельные дома, повороты улиц к морю, фотографа на том же самом месте на набережной. А на рынке пронзительно вспыхнуло в мозгу виденье: он, семилетний, вместе с папой и мамой идет по этому же базару, весь перемазанный сладкой, подтаявшей «ватой», а папа подставляет маме корзинку, куда она складывает отборные фрукты. И все трое они заразительно смеются…

Сережа вышел на пляж, разделся, бросил вещи на расстеленное одеяло и побежал к воде. С разбегу кинулся в парную воду, рассекая ее сильными гребками, поплыл подальше от людской массы, за буйки, лег там на спину и, закрыв глаза, замер. Он лежал на воде и впервые за много лет разговаривал с отцом. Понадобилось очутиться здесь, чтобы решиться на такой важный разговор. Он вспоминал уроки плавания на этом пляже и призывал отца в свидетели того, что он, Сережа, научился все-таки плавать. А еще задавал отцу мучивший его вопрос:

– Что же ты, старый, ни разу за столько лет не захотел даже взглянуть на меня? Не помогать, не жить с нами вместе, а просто взглянуть. Поговорить. Неужели нам не о чем с тобой поговорить? Ведь я не сделал тебе ничего плохого, я обожал тебя больше всех на свете, гордился тобой. Твое слово было для меня законом. Что же такое могло произойти между тобой и мамой, что ты, именно ты, взял и вычеркнул меня из жизни? Неужели не было пустоты в том месте, которое раньше занимал я? Или я просто не занимал в твоей душе места? А как же походы в горы, лыжные прогулки вдвоем и многое другое, что связывало нас с тобой тогда, прежде?

Ответа не было и, лежа на спине в соленой воде, покачиваясь на волнах, ощущая, как стягивается высохшая под солнцем кожа на лице, Сережа уверенно подтвердил данное им в детстве слово никогда не жениться. Не жениться, чтобы ни при каких обстоятельствах не оставить брошенным у окна маленькое, родное существо, плоть от плоти его, Сережи.

Здесь, в Ялте, Сережа познакомился с Ниной, стюардессой из Киева, на несколько лет постарше его, тоже снимавшей комнату у Сережиной хозяйки. Нина отдыхала одна, и они красиво, бурно скрашивали друг другу одиночество.

Нина, летавшая на международных рейсах, к двадцати пяти годам повидала много стран и городов, захватывающе рассказывала о другом, потустороннем, запретном мире. Рассказывала об индийских коровах, египетских пирамидах, улочках и площадях старой Праги, о другой культуре, другом быте. Сережа слушал ее рассказы, раскрыв рот и затаив дыхание, как еженощные сказки Шахерезады, часто не веря и переспрашивая, заставляя ее убеждать себя, мечтая тоже когда-нибудь обязательно увидеть все это. Ведь можно же стать спортивным врачом, ездить с командой по миру, или окончить специальные курсы при Чудновке и сесть судовым врачом на торговое судно. Можно выехать в какую-нибудь развивающуюся страну, наконец, и оказывать там помощь местному населению. Непременно, обязательно все увижу, подумал Сережа.

Это был обычный курортный роман, в котором никто ни к кому не имел претензий. Они и притянулись друг к другу по воле случая, соседи по хлипкой, курортной сараюшке, вынужденные тесниться вместе с другими курортниками на утлой летней кухоньке с пожароопасной плиткой, искрящей по своему разумению. Другой, немаловажной причиной была взаимная опаска: она отчего-то считала, что от медика ничего не должна подцепить, а он точно знал, что все бортпроводницы регулярно обследуются у гинеколога.

У Нины был мягкий характер, хорошая, крепкая украинская фигура, крупные белоснежные зубы и роскошные длинные волосы. Она споро управлялась с плиткой, готовя типично южное овощное рагу с большим количеством «синеньких», вкуснейшую окрошку, свободно шутила на любые темы, умело пила молодое виноградное вино и не требовала обещаний.

Сережа провел с ней время легко и беззаботно и понял, что к таким и именно к таким отношениям он и готов. Он объяснял себе, что если не можешь схватить журавля за хвост, то и синица впору. Хотя сердце не замирало в сладостной истоме, не кружилась шальная голова, не прилипал язык к нёбу, а душа не падала в пятки. Да и пустое все это, одни эмоции, которые при желании просто объясняются законами нейрофизиологии.