Загадка Белой Леди - Дмитрий Вересов Страница 55

– Зачем вы мне все это говорите сейчас, Виктор? – вдруг прямо взглянув ему в глаза, спросила миссис Хайден.

Виктор некоторое время спокойно выдерживал ее взгляд, а затем так же прямо ответил:

– Я прочитал ваши последние записи, Кинни.

– И что вас там поразило больше всего? – вновь как-то вдруг полностью сникнув, спросила она.

– Подпись.

– Что? – вдруг встрепенулась миссис Хайден. – Какая подпись?!

Она встала и… взгляд ее тотчас упал на отчетливо видимый знак иллюминатов.

Напряженное неподвижное молчание царило в комнате более минуты.

– Откуда это? Что это? Это что, печать местной клиники? Я ничего подобного не рисовала, – она схватила листы и стала судорожно перебирать их. Но убедившись, что знак действительно завершает последний исписанный лист наподобие своеобразной подписи, с каким-то самой ей непонятным чувством гадливости отбросила листы подальше и, упав на кровать, вдруг зарыдала в голос.

Виктор сидел молча – прямой, ошеломленный и неподвижный.

Но вот всплеск неожиданной эмоции, захватившей женщину, словно тайфун, прошел. Она села на кровати, повернувшись к Виктору лицом, отерла ладонью глаза и печально сказала:

– Простите меня. Я сама не понимаю, что со мной происходит.

– Нет, это вы простите меня, Кинни. Меньше всего на свете я хотел бы приносить вам огорчения.

– Да, Виктор. Спасибо. Как ни странно, но теперь я искренне верю вам. Но со мной случилось такое…

– Я знаю, Кинни. Однажды это потрясает каждого мыслящего человека. Потрясает до глубины души.

– Что – «это»? – настороженно спросила миссис Хайден, посмотрев на Виктора широко раскрытыми глазами.

– У вас возникла мысль об убийстве, и… убийство свершилось. – Глаза миссис Хайден, казалось, раскрылись еще шире и готовы были поглотить сидящего перед ней человека без остатка. Между тем он спокойно продолжал: – Все Священное Писание предупреждает нас об этом, но мы не верим ему до тех пор, пока не столкнемся с этим сами. Но… полностью очистить свои помыслы – не так просто, дорогая Кинни.

– Вы думаете?..

– Нет, Кинни. Я не думаю, я знаю, что все уродство окружающего нас мира, словно зеркало, отражает уродство нашего сознания.

– Но я не хотела… – тут миссис Хайден вдруг запнулась, не решаясь произнести то самое слово, которое дважды перед этим с трудом выдавил из себя Виктор.

– Я верю вам, Кинни. На самом деле мы не всегда даже можем дать себе отчет в том, кто кем владеет – мысль владеет нами или мы мыслью. Неизвестно, возможно ли и вообще остановить мысль. А потому наше самое главное достоинство является и самой главной нашей бедой.

Миссис Хайден по-прежнему неподвижно сидела на кровати, не сводя глаз с Виктора и особенно с его черной шелковой ленты, какой-то смутной ассоциацией с чем-то неприятно поразившей ее.

– Что это вы такое говорите… – вдруг сами собой прошептали ее губы, в то время как про себя она подумала: «Как же страшно должно быть жить в этом мире, если достаточно одной только мысли для того, чтобы случилось несчастье». – А вы уверены, что все это не является всего лишь плодом вашей фантазии?

– Порой и в самом деле кажется, что наша фантазия намного богаче действительности. Однако действительность, в отличие от нашей фантазии, не имеет предела, – задумчиво, словно размышляя вслух, тихо произнес Виктор. – А значит, она достигнет всего, и мы не в силах остановить ее, так же как не в силах повернуть вспять время. – На какое-то время оба они замолчали, потрясенные открывшейся обоим бездной, и сидели друг против друга, глядя куда-то в неопределенное пространство. Но вот Виктор повел плечами, будто стряхивая оцепенение, и, посмотрев на свою собеседницу повеселевшим взглядом, сказал: – Вы знаете, как-то раз в Швейцарии я зашел в кафе и увидел, что там над входом висят часы с перевернутым циферблатом. Стрелки идут как обычно, а вот цифры написаны наоборот. И все посетители шутят, что выходят из кабачка намного раньше, чем пришли туда.

Однако миссис Хайден и не подумала рассмеяться.

– Они говорят, что выходят раньше, чем пришли. Однако ведь на самом деле это все равно не так. Или, вы скажете, так происходит только из-за того, что они так не думают, а только говорят?

– Вы знаете, Кинни, в этом мире существуют непреходящие законы. И Бог не может сделать бывшее небывшим не потому, что действительно не может сделать этого, а лишь по своему высочайшему Божественному милосердию. Только там, где существует нерушимый для всех и вся одинаковый закон, человек может найти себя, свое место и способ достойного существования. И Бог дает каждому человеку этот шанс.

– А человек человеку – нет? – вдруг в ужасе вновь посмотрела миссис Хайден на своего странного собеседника. Как он изменился! Где синие брызги взгляда, нежность, лукавство, легкость? Разве с этим человеком говорила она о первом, что приходило ей в голову? Разве к такому смутно тянулось ее не понимающее себя тело?

– А человек человеку – не всегда. Но я, кажется, слишком утомил вас, Кинни, своей неуместной серьезностью. Вы действительно очень устали за последние сутки, отдохните. Потом, когда все успокоится, мы еще поговорим с вами об этом. Правда, поговорим. А теперь – до свидания.

Он ушел, не склонившись над ее рукой и даже не пожав ее, как прежде.

Миссис Хайден еще долго неподвижно сидела на кровати. «Как странно он стал говорить обо всем, – думала она. – Но, конечно же, в своих умствованиях он зашел слишком далеко. То, что происходит у меня в голове, не имеет ничего общего с тем, что происходит в действительности. А насчет слез, пожалуй, он все же прав…» И она снова упала на подушку, дав волю спасительным слезам. И плакала до тех пор, пока не заснула, как ребенок…

После всего случившегося пансионат доктора Робертса походил на растревоженный муравейник, с той лишь разницей, что у этих взбудораженных муравьев не было возможности передвигаться и сообщаться друг с другом. Дорожка терренкура сиротливо пустовала, и по ее тщательно просеянному гравию шуршали шаги лишь увеличенного почти в два раза штата медицинских сестер. Сестры казались еще более молчаливыми, строгими и незаметными, чем обычно. Помимо сестер, тишину нарушал только вездесущий Кадош, который, пользуясь вдруг свалившейся на его лобастую голову с умными раскосыми глазками свободой, носился по всем трем террасам, визжал и наслаждался.

Миссис Хайден часто слышала его заливистый лай то ближе, то дальше от своего нового коттеджа. Надо отдать должное доктору Робертсу, новое жилище ничем не отличалось от «Биргу», если не считать еще более уединенного местонахождения и зеркального расположения комнаты, холла и ванной. Впрочем, миссис Хайден даже не заметила этого, поскольку сама после убийства Волендор жила в каком-то зеркальном мире. В мире, где все существовало по непонятным ей законам. Перед ее внутренним взором все время стояло лицо Виолы, но не то, от которого она отшатнулась, придя на рассвете в «Биргу», и не то, в котором горели благодарность и страсть. А то детское, растерянное и беспомощное, увиденное ею в первый раз у входа в столовый зал. Лицо девочки, чьи спички так и не загорелись… Или сгорели дотла? Какие спички? Почему и откуда возникают эти проклятые спички? На этом месте миссис Хайден всегда словно спотыкалась, и лицо Виолы начинало неуклонно таять, как ни старалась миссис Хайден удержать его. Оно заменялось видением Виктора с черной шелковой лентой на шее, пришедшего, как ангел смерти, в ее новый коттедж с черной папкой, скрывавшей листки того, что не предназначалось для чужих глаз. Означал ли этот костюм подлинность его чувств к несчастной или был просто данью какой-то, неведомой ей, традиции? Но ведь никто другой не надел ничего подобного… У нее самой, например, просто не было ничего темного, хотя миссис Хайден все равно старалась надеть что-нибудь самое безликое.