Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - Кэтрин Уэбб Страница 56

— Как получилось, что дом остался в собственности вашей семьи, когда перестал быть домом викария?

— Точно не знаю. Должно быть, мои прадед и прабабушка выкупили его у церкви. — Он пожал плечами.

— Не сохранилось ли у вас каких-нибудь детских воспоминаний о ней? Об Эстер Кэннинг?

— Нет, совершенно никаких. Извините. Она умерла до моего рождения. Зато я хорошо помню своего деда Томаса, сына Эстер, хотя и он умер, когда я был совсем маленьким.

— Значит, дом перешел к вашим родителям? И вы росли здесь?

— Нет-нет. Он достался моим дяде и тете. Здесь росли мои кузены. Я бывал в гостях несколько раз на рождественских каникулах. Дом перешел к отцу лет десять назад, когда умер дядя.

— Почему не к вашим кузенам?

— Один из них погиб в автокатастрофе, когда ему было двадцать два года, а кузина переехала в Австралию и утратила связь с семьей. Я лет пятнадцать ничего о ней не слышал. — Он поставил на стол две кружки с кофе и заметил напряженное выражение ее лица. — Да, знаю-знаю. Мое семейство нельзя назвать счастливым и гармоничным. — Он кривовато улыбнулся. — Доказательством тому мое нынешнее положение, — прибавил он, как будто обращаясь к самому себе. — А у вас? Семейная гармония или «Шоу Джереми Кайла»? — спросил он.

Лия улыбнулась:

— Семейная гармония, в основном. У нас все очень традиционно. Земля под Лондоном, золотистые ретриверы, и все в таком духе. Мать в Женском институте, отец играет в кегли. Можете себе представить картину.

— Звучит неплохо. Вы часто с ними видитесь?

— Да, пожалуй, часто. Хотя они не любят Лондон — слишком шумно для них. Мне вечно приходится ехать к ним самой, чтобы увидеться.

— Что заставило вас переехать в Лондон?

— А что заставляет всех? Работа, друзья, культура. Разве вы туда не за этим поехали? — спросила она, не успев подумать.

Он застыл, лицо его потемнело.

— Мне казалось, вы не знаете, кто я такой, вообще ничего не знаете обо мне.

— Сегодня утром посмотрела в «Гугле». Простите. Вы вели себя так странно при первой встрече… — Она постаралась улыбнуться, однако Марк помрачнел.

— Не без причины, — сказал он.

— Понимаю. То есть… теперь понимаю. И я не собираюсь ни о чем расспрашивать вас, — заверила она.

Он некоторое время угрюмо смотрел в свой кофе, нахмурив темные брови, опустив глаза.

— Спасибо.

— Вот, читайте, — сказала Лия, быстро протягивая письма.

Марк пробежал страницы.

— Что ж, — произнес он, роняя листы на стол. — Понятно, почему вы так ими заинтересовались. Драматично, не так ли? Она явно была сама не своя. Жила в «страхе и подозрениях», и все было «таким странным и мрачным»…

— Именно. У вас нет никаких соображений по этому поводу? Не слышали никаких семейных сплетен или преданий о чем-то, что она могла иметь в виду? Может быть, вы догадываетесь, кому она могла писать?

— Господи, Лия! Это же было почти за шестьдесят лет до моего рождения! Я никогда в жизни ее даже не видел. Единственный семейный скандал, о котором мне известно, связан с эльфами. Да и это не совсем скандал: какой-то парень умудрился убедить кучку людей в существовании фей. А потом все они снова разубедились, — произнес он, подводя итог.

— Жаль, что она не ставила дат. И что у нас нет конвертов с почтовыми штемпелями. Ничего нет. Если в тот год этот теософ проводил здесь много времени, то есть вероятность, что она писала ему. Значит, погибший солдат может оказаться Робином Дюрраном. Мне необходимо узнать о нем больше. Для начала — что значит теософ?

— Не знаю. Очевидно, это как-то связано с религией или спиритизмом. В те времена многие верили в весьма странные вещи. Например, в бога. — Он улыбнулся.

— Не стоит так шутить, вы будете удивлены, узнав, насколько некоторые люди болезненно воспринимают подобные шутки.

— О-о-о, знаю. Я всегда это считал двойными стандартами. Кто угодно может явиться к моему порогу и заявить, что я веду неправильную жизнь с точки зрения их любимого бога, но если я встану и заявлю, что бога нет, то все вокруг страшно обидятся.

— Похоже, вы говорите, исходя из личного опыта?

— Ну да, с моей невесткой. Всего лишь один эпизод моей печальной истории.

— Мне показалось, вы не хотите о ней говорить?

— Не хочу, — подтвердил он, быстро пожав плечами.

Он отвернулся и поглядел в кухонное окно, а Лия как следует рассмотрела его лицо. Длинный прямой нос, густые волосы, подернутые сединой. Он казался худым, немного измученным, спина устало сутулится, плечи вздернуты, под вылинявшим джемпером угадываются выпирающие кости. Его взгляд слишком уж легко устремлялся в никуда, скользя мимо нее, словно следуя за своими мыслями. Неожиданно Лия увидела, какой он уязвимый, — жизнь прошлась по нему тяжелым катком. Ей была знакома усталость, сопровождавшая каждое его движение, она прекрасно помнила ее по тем долгим дням кризиса, когда она ушла от Райана. Слова так и вертелись у нее на кончике языка: «Я знаю, что ты чувствуешь». Марк сделал глубокий вдох и резко выдохнул через нос.

— Вы не голодны? Не хотите пообедать? — спросил он.

— Конечно. Спасибо.

С разрешения Марка Лия отправилась на экскурсию по дому, пока он взбивал в миске яйца и резал грибы для омлета. Она шла по широкой лестнице со все нараставшим волнением, которое поднималось в ней, как пузырьки, словно в детстве, невольно заставляя улыбаться самой себе и учащенно дышать. Рассохшиеся половицы поскрипывали под ногами. Полы отсырели, но воздух был сухой, как старые кости, настолько сухой, что першило в горле и хотелось чихнуть. Она заглянула в хозяйскую спальню, которая до недавнего времени принадлежала отцу Марка. Занавески с обильными россыпями пышных роз, некогда алых, а теперь ржаво-коричневых, как засохшая кровь. Гардероб, туалетный столик, комод — мебель слишком маленькая для просторной комнаты. Кровать с массивным изголовьем красного дерева, на которой горой под покрывалом лежали пыльные пуховые одеяла, подушки в лоснящихся желтых пятнах, как будто от апельсинового сока, а на самом деле от пота и кожного сала всех, кто спал на них. Запах здесь стоял знакомый, одновременно отталкивающий и умиротворяющий. Так пахнет старая одежда, не стиранная и ношенная так долго, что успевает принять форму тела и впитать его запахи. На радиочасах горели красные цифры 00:00, и каждый раз, когда цифры начинали мерцать, раздавалось слабое электрическое жужжание. Стояла чайная машина тридцатилетней давности, пыльный пресс для брюк, набор проволочных плечиков на крючке за дверью. Лия заглянула в каждый угол этой печальной, запущенной комнаты, находя ее одновременно угнетающей и волнующей. Она словно подсматривала за чужой жизнью, но в таком тихом мире, таком старомодном, что он вовсе не походил на реальность.

Одна дверь открывалась в смежную ванную: ванна со следами серо-голубого известкового налета; растрепанная и истертая зубная щетка в надтреснутой желтой кружке с надписью «Проснись и пой!», выведенной на боку жирными буквами; бритва в засохшей мыльной пене с остатками щетины. Коврик вокруг раковины и унитаза потемнел от плесени, по низу кружевной занавески пророс мох — окно не закрывалось до конца, и на подоконник просачивались капли дождя. Лия потянула на себя раму, немного приоткрыла и выглянула наружу, в сад за домом, где трава была по колено, поседевшая после зимы. Слева она увидела высокую стену двора и несколько разнородных построек, в одной из крыш зияла дыра. Два упитанных лесных голубя сидели бок о бок на коньке крыши, нахохлившись и распушив перья от дождя.