Бедная мисс Финч - Уилки Коллинз Страница 57

Я не взглянула на Оскара и не сказала ему ни слова, когда мы остались опять вдвоем. Он первый прервал молчание.

— Вы вспомнили свое обещание и хорошо сделали, — сказал он.

— Я не желаю продолжать разговор с вами, — был мой ответ. — Я ухожу в свою комнату.

Он с беспокойством провожал меня глазами, пока я шла к двери.

— Я скажу вам, — пробормотал он угрюмо, — когда придет мое время.

Умная женщина не позволила бы себе забыться до того, чтобы заговорить с ним опять. Увы, я женщина не умная, точнее, не всегда.

— Ваше время! — повторила я с величайшим презрением, на которое способна. — Если вы не откроете ей истины до приезда доктора, ваше время уйдет безвозвратно. Доктор сказал нам, что после операции необходимо будет в продолжении нескольких месяцев отстранять от нее все, что может взволновать и огорчить ее. Вы скоро будете иметь основательную причину молчать, мистер Оскар Дюбур.

Тон, которым я произнесла последние слова, разозлил его.

— Поберегите ваш сарказм, бессердечная француженка, — воскликнул он зло. — Мне все равно, что бы вы ни думали обо мне. Луцилла любит меня, Нюджент сочувствует мне.

Мой гадкий характер мгновенно подсказал самый жестокий ответ, какой я только могла дать ему.

— Бедная, бедная Луцилла, — сказала я. — Во сколько раз счастливее могла бы она быть теперь. Как жаль, как невыразимо жаль, что она выходит замуж за вас, а не за вашего брата.

Лицо его так исказилось при этих словах, как будто я ранила его ножом. Голова его опустилась на грудь. Он отошел от меня, как прибитая собака, и молча вышел из комнаты.

Не прошло минуты, как гнев мой остыл. Я старалась оправдаться: я говорила себе, что он оскорбил мою нацию, назвав меня бессердечной француженкой. Напрасно! Вопреки самой себе я раскаивалась в том, что сказала ему.

Еще через минуту я была на лестнице, надеясь задержать Оскара. Но было уже поздно. Я услышала скрип садовой калитки. Дважды подходила я к ней, чтобы последовать за ним, и дважды отходила прочь, опасаясь только подлить масла в огонь. Кончилось тем, что я вернулась в гостиную очень недовольная собой.

Первая нарушила мое уединение старая нянька Зилла, явившаяся с письмом ко мне, только что принесенным слугой из Броундоуна. Адрес был написан рукой Оскара. Я разорвала конверт и прочла следующее.

"Мадам Пратолунго! Вы расстроили и огорчили меня невыразимо. Я, с своей стороны, виноват, и очень виноват, я это знаю. Я искренно прошу у вас прощения, если сказал или сделал что-нибудь обидное для вас. Я не могу покориться вашему жестокому приговору надо мною. Если бы вы знали, как я обожаю Луциллу, вы были бы снисходительнее ко мне, вы понимали бы меня лучше. Ваши жестокие слова не выходят у меня из головы. Я не могу встретиться с вами, не получив заранее объяснения. Вы поразили меня в самое сердце, сказав, что Луцилла была бы гораздо счастливее, если бы выходила замуж не за меня, а за моего брата. Надеюсь, что вы сказали это несерьезно. Пожалуйста, напишите мне — серьезно вы это сказали или нет.

ОСКАР".

Написать ему! Не глупо ли, что Оскар, будучи на расстоянии нескольких минут от меня, предпочитает холодную формальность письменного объяснения дружеской свободе свидания? Словесно мы объяснились бы гораздо проще и скорее. Как бы то ни было, я решила идти в Броундоун и помириться, viva voce, с бедным, малодушным, добрым, заблуждающимся юношей. Не дико ли было придавать серьезное значение тому, что он сказал под влиянием нервного потрясения? Тон его письма так расстроил меня, что из-за одного этого оно стало мне противно. Был холодный вечер английского июня. Слабый огонь горел в камине. Я скомкала письмо и бросила его, как я предполагала, в огонь. (Впоследствии оказалось, что оно попало в угол каминной решетки.) Затем я надела шляпу и, забыв, что Луцилла просила отнести письмо на почту, побежала в Броундоун.

Как, вы думаете, принял он меня? Заперся в своей комнате! Его болезненная застенчивость, решительно болезненная, заставила его испугаться личного объяснения, которое, при моем характере, было единственно возможным объяснением в данных обстоятельствах. Только угрозой выломать дверь могла я заставить его выйти и пожать мне руку.

С глазу на глаз поговорив с ним, я уладила дело очень скоро. Я, право, думаю, что он был в припадке безумия, когда угрожал оклеветать меня пред дверью комнаты Луциллы.

Не к чему говорить, что произошло между нами. Скажу только, что впоследствии я имела серьезную причину жалеть, что не воспользовалась предложением Оскара объясниться с ним письменно. Если б я написала то, что сказала ему в примирение, это избавило бы от лишних страданий меня и других. Теперь же единственным доказательством, что я оправдалась в его глазах, было то, что он дружески протянул мне руку при прощании за дверью дома.

— Встретили вы Нюджента? — спросил он, провожая меня по двору.

Я пришла в Броундоун кратчайшею дорогой, через сад, а не через деревню. Сказав это Оскару, я поинтересовалась, не в приходский ли дом пошел Нюджент.

— Да, он пошел повидаться с вами.

— Зачем?

— Вы знаете, как он добр. Он разделяет вашу точку зрения. Он засмеялся, когда я сказал ему, что написал вам письмо, и побежал (милый малый) объясниться с вами за меня. Вы встретились бы с ним, если бы пришли сюда через деревню.

Возвратясь домой, я расспросила Зиллу. Во время моего отсутствия приходил Нюджент, ждал меня некоторое время один в гостиной и, устав ждать, ушел. Затем я спросила о Луцилле. Луцилла тоже спрашивала меня несколько минут спустя после ухода Нюджента и, узнав, что меня в доме нигде нет, послала Зиллу отнести на почту письмо и ушла в свою комнату.

Разговаривая с нянькой, я стояла против камина и смотрела на потухающий огонь. Я не заметила, как теперь отлично помню, никаких следов письма Оскара. В моем положении очень естественно было оставаться в заблуждении, что я действительно сделала то, что хотела сделать, т.е. бросила письмо Оскара в огонь.

Зайдя вскоре затем в комнату Луциллы, чтоб извиниться за то, что забыла дождаться ее письма, я нашла ее утомленной всеми дневными происшествиями и готовящейся лечь в постель.

— Я не удивлюсь, что вы устали дожидаться, — сказала она. — Написать письмо для меня долгая, долгая работа. А это письмо я хотела написать собственноручно, если смогу. Можете догадаться, кому я писала? Конечно, моя милая. Я написала Herr Гроссе.

— Уже!

— Чего же ждать? Что еще не решено? Я написала ему, что наше семейное совещание закончено и что я перехожу в его распоряжение на любое необходимое ему время. И я предупредила его, что если он отложит свой приезд, то этим только вынудит меня ехать в Лондон. Я выразила это сильно, ручаюсь вам. Завтра он получит письмо, а послезавтра, если только он честный человек, он будет здесь.

— О, Луцилла! Не для того ли, чтобы сделать вам операцию?