Знак убийцы - Люк Фиве Страница 57

— Как вы объясняете то, что мы не обнаружили ни малейшего следа напавшего на профессора Осмонда?

— У меня нет объяснения.

— А мадемуазель Девэр? Где она?

— Повторяю: я этого не знаю. Я непричастен к ее исчезновению.

— Это много, святой отец. Много темных пятен для одного человека.

Марчелло Маньяни поднял голову. Он явно был потрясен.

— Что вам надо еще? Я сказал правду. Если вы мне не верите, бросьте меня в тюрьму. Больше мне сказать нечего.

Комиссар Руссель направил свет настольной лампы в лицо священника — старый способ вывести из равновесия подозреваемого, это всегда срабатывало — и сделал вид, будто что-то записывает. Потом вздохнул.

— А дубинка в вашем кармане? Это вы можете мне объяснить? В Риме все священники разгуливают с дубинками?

Отец Маньяни не ответил. Слышалось только, как в кабинете тикают стенные часы.

Именно в это самое время Леопольдина в белом халате, с застывшим взглядом, одержимая одной-единственной мыслью, которую безуспешно пыталась прогнать, механически открывала все ящики и шкафы в хранилище «Мюзеума».

Она все еще спрашивала себя, что на нее нашло, что за паника охватила ее сегодня утром. Когда отец Маньяни обнаружил записку на столе в зале Теодора Моно, он побледнел и торопливо вышел. Леопольдина уже совсем перестала понимать, что происходит в «Мюзеуме», почему люди ведут себя так нелогично. Она уже не могла больше никому верить, даже священнику, и в панике спрятала блокноты там, где никому в голову не придет искать их. Она выкрутится сама. Но сначала непременно надо отыскать этот проклятый чемодан, присланный из Пекина примерно шестьдесят пять лет назад. Потом добыть старые планы «Мюзеума». Затем… О дальнейшем она не хотела думать, предпочитая сосредоточиться сейчас лишь на одном деле. Это должно помочь ей не сойти с ума.

Леопольдина вздрогнула: ей послышался какой-то шум. Некоторое время она прислушивалась, но, поскольку больше ничего не последовало, вновь неистово принялась за работу.

Внезапно у полки, где в ряд стоял и бюсты известных ученых, она споткнулась о коробку, заваленную старыми географическими картами. И застыла от удивления на месте: лицо одного из них, разбитое ударами зубила, было неузнаваемо.

На медной табличке внизу она прочла: «Чарлз Дарвин, 1809–1882».

Питер Осмонд принимал душ в своем номере гостиницы. Вода струилась по его телу, и он, запрокинув назад голову, наслаждался невероятным ощущением жизни. Шишка на голове еще доставляла ему страдания, но что за важность? Пусть болит, значит, он жив. Жив…

Он припоминал все, что произошло за эти несколько дней. Снова увидел себя в траншее, почти погребенным под землей. Перед его глазами раскачивался золотой крест… К нему тянулась рука… Все это было так абсурдно…

И все же в этом есть какая-то логика. И эту логику он начинает постигать…

— Следовательно, у вас нет ни одного свидетеля?

Теперь уже вопросы задавай лейтенант Вуазен. Комиссар Руссель смотрел на завитки дыма, поднимающиеся от его сигареты. Иногда этот трюк имел успех, особенно с некурящими, выводил их из равновесия, они не выносили запаха табака и признавались, чтобы поскорее со всем покончить.

— Святой отец, вы не ответили на мой вопрос, — настаивал лейтенант Вуазен.

Отец Маньяни ушел в себя. Опустив глаза, сложив на коленях руки, он несколько минут сидел недвижно. Наверное, молился. Но, думал комиссар, прежде чем взывать к божественному правосудию, надо бы ответить правосудию людскому.

В соседней комнате зазвонил телефон.

— А что вы сделали с Леопольдиной Девэр? — спросил Руссель.

По коридору кто-то бежал. Дернул дверь. Лейтенант Коммерсон просунул голову в приоткрытую дверь:

— Кончайте всё! В «Мюзеуме» новое преступление!

Полицейские машины с зажженными фарами и воющими сиренами ворвались на территорию «Мюзеума» и, скрипнув шинами на гравии освещенной холодным светом прожекторов эспланады около Большой галереи эволюции, остановились. Словно рой саранчи к ним бросились репортеры, но их на почтительном расстоянии сдерживал кордон службы безопасности. Эти люди, в униформе или в гражданской одежде, вели себя с неописуемой активностью.

А комиссар Руссель, широко размахивая руками, уже кричал, отдавая приказы;

— Вызовите ко мне дирекцию и всех руководителей отделов! «Мюзеум» закрыт! И префекта! Все закрыто, пока дело не будет закончено!

Посреди этого бурлящего обезумевшего муравейника один невысокий мужчина, одетый в черное, словно посторонний на сцене, стоял почти с отсутствующим видом, казалось, все еще погруженный в свои мысли. Простодушным взглядом он смотрел на действия сил правопорядка с удивлением и некоторым смирением. Молодой полицейский в форме подошел к нему:

— Святой отец, мне приказали сходить за вами… Пожалуйста, пойдемте со мной…

Священник ответил ему слабой улыбкой и последовал за ним. Они направились к началу эспланады, а именно к грузовому лифту. Полицейский нажал на кнопку «вниз». Они опускались в чрево «Мюзеума», в сердце его самой секретной и наиболее защищенной части: в Зоологический музей, который располагался на трех уровнях, собрав все известные образцы животных. Только незначительная коллекция была выставлена в Большой галерее эволюции. Остальное, иными словами, несметное количество экземпляров насекомых, рыб, птиц, млекопитающих, огромный набор всего того, что за века было обнаружено в царстве животного мира, ревниво было собрано там, вдали от посторонних взглядов, в настоящих бункерах, соединенных галереями и защищенных системой безопасности, достойной ядерного центра. Только двадцать человек имели доступ в эти хранилища, охраняемые днем и ночью. В принципе в уик-энд эти коллекции вообще были недоступны, но убийца обходил все кордоны с озадачивающей легкостью.

Грузовой лифт остановился на третьем этаже подвала. И тогда отец Маньяни заметил, как побледнел сопровождавший его молодой полицейский.

— Что произошло?

— Предупреждаю вас, святой отец, это просто невообразимо. Я никогда не видел ничего подобного. Такая гнусность!

Они прошли по белоснежному коридору. Отец Маньяни дрожал от холода: чтобы предохранить чучела животных от насекомых, температура там поддерживалась на уровне 15 °C. Миновав несколько дверей с магнитными замками, они вошли наконец в просторный стерильный зал. На передвижных этажерках тысячи набитых соломой птиц смотрели на вошедших мужчин застывшими невыразительными глазами. Специальные лампы, предназначенные для защиты окраски оперения от ультрафиолетовых лучей, излучали тусклый свет.

На уровне верхней галереи группа полицейских в штатском и сотрудников научного отдела полиции толпилась перед сотнями разноцветных попугаев. Ошеломленный отец Маньяни, приблизившись, увидел труп обнаженного мужчины с повернутой набок головой, привязанными к полке руками, как бы изображающий распятие. Струйка крови вытекала из его груди, в которой торчал металлический штырь, она струилась по ногам и капля за каплей падала на пол, где ширилась красная лужа. И последняя деталь, какая-то карнавальная и зловещая одновременно: тело было выкрашено красной краской от головы до пупка и желтой — от бедер до ступней ног.