Адская ширма - И. Дж. Паркер Страница 58

— Пожалуйста, продолжайте!

— Боюсь, что женщиной, за которой ваши люди проследили от тюрьмы до моего дома, оказалась моя младшая сестра Ёсико.

Кобэ изумленно вытаращил глаза.

— Ваша сестра?!

— Да. Как оказалось, она много лет назад питала сильную привязанность к этому человеку, что содержится у вас под стражей. В этих ее посещениях, видимо, виноват я, потому что имел неосторожность обсуждать с ней дело Нагаоки. Правда, в тот момент я и понятия не имел, что она знакома с кем-то из этой семьи, а она об этом умолчала.

Кобэ был так потрясен, что ему в голову не приходило подвергнуть слова Акитады сомнению.

— Ага… понятно, — пробормотал он. — А вам-то как, должно быть, все это неприятно! Разве ж могли вы предположить, что ваша сестра впутается в такие… отношения?! Тут я вам целиком и полностью сочувствую.

В первый момент Акитада расценил эти слова как насмешку, но лицо Кобэ не выражало ничего, кроме потрясения и озабоченности. Но такая его реакция, как ни странно, почему-то разозлила Акитаду. В конце концов, парень, с которым умудрилась спутаться Ёсико, не был таким уж основательно презренным типом. Сам Нагаока был уважаемым торговцем и, несомненно, человеком большой культуры, и его брат, которого Акитада видел под дождем у монастырских ворот, не произвел на него тогда какого-то неблагоприятного впечатления. Но он тут же сообразил, что для Кобэ Кодзиро всего лишь преступник и что репутация его сестры всецело зависит теперь от того, удастся ли ему очистить ее любовника от обвинений в убийстве.

Хорошенько собравшись с мыслями, он сказал:

— Я весьма и весьма признателен вам, господин начальник полиции, за то, что вы поверили мне. Поскольку моя сестра глубоко причастна к этому делу, то я подумал: не могли бы вы пересмотреть свою позицию и позволить мне помогать вам? — Тут он умолк, приготовившись к очередному отказу.

Однако, к его великому удивлению, Кобэ, поджав губы и задрав голову, задумчиво изучал потолок, потом многозначительно хмыкнул, помолчал и снова хмыкнул.

Ободренный таким положением дел, Акитада с бешено бьюшимся сердцем поспешил пообещать:

— Разумеется, я никогда не совершу ни одного действия, которое вы предварительно не одобрили бы. Буду работать, так сказать, под вашим руководством.

Кобэ наконец оторвал взгляд от потолка и перевел его на Акитаду. Вид у него был заинтересованный, уголки губ подергивались.

— Никогда бы не подумал, что знаменитый Сугавара обратится ко мне с такими словами. Может, сделаете еще один шаг и пообещаете руководствоваться исключительно моими решениями?

Акитада залился краской стыда, но ответил без колебаний:

— Да.

Кобэ поднялся.

— Тогда пойдемте. Поговорите с заключенным. Только в моем присутствии.

Акитада прямо-таки затруднялся понять, чему приписать такую неожиданную уступчивость Кобэ. Оставалось только предположить, что она была куплена ценой его собственного унижения. Ну и пусть! Пока они шли по тюремным коридорам в другое крыло здания, где содержались арестанты, он вдруг сообразил, что совершенно не знает, как действовать. Связь здешнего узника с Ёсико затрудняла подробный допрос. И присутствие Кобэ на их самой первой встрече только усложняло дело.

В фигуре, что поднялась с пола, гремя кандалами и опираясь на стену, почти невозможно было узнать бравого молодого человека, приезжавшего в горный монастырь. Всклокоченные волосы и борода, грязная, оборванная одежда, босые ноги. На теле, там, где соскользнула рубашка, виднелась кровь; ее следы были и на подбородке.

Людей в таком состоянии Акитада много повидал в жизни, и сейчас его глаза и глаза арестанта встретились. Обычно глаза рассказывали правду. Если в них стояла безнадежная тоска — верный признак того, что сопротивление силе и напору прекращено, — то становилось ясно, что заключенный рассказал все, что знал. Он уже и сам желал этого — чтобы прекратили бить.

Взгляд Кодзиро еще не приобрел этого выражения. В нем читались одновременно недоверие и безразличие, когда он поднял глаза на Кобэ, потом на Акитаду. Он нахмурился и теперь снова смотрел на начальника полиции. Акитаду он явно не узнал. Он не поклонился и не заговорил, и тяжелая выжидающая тишина повисла в камере.

Акитада подивился: что Ёсико нашла в этом человеке? Нет, конечно, сейчас он был не в лучшем виде, но, даже будучи отмыт и отчищен, он имел бы весьма заурядную внешность — среднего роста, определенно ниже Акитады и Кобэ, хотя и широкоплеч; и лицо не назовешь ни красивым, ни каким-то примечательным. Широкие скулы, приплюснутый нос и слишком уж толстые губы. Его наружность соответствовала его крестьянской сути. Конечно, он не почернел на солнце, не усох и не сгорбился от трудов на рисовых полях, но в нем явно не было того мужского лоска и изящества, отличавшего людей ранга Акитады. Разумеется, Акитада не слишком обольщался насчет собственной внешности, но он точно знал, как обычно выглядят мужчины, вызывающие восхищение у женщин. Кодзиро явно не принадлежал к такому типу.

Кобэ первым нарушил молчание:

— Ну что ж, Кодзиро, как я понял, ты по-прежнему продолжал упрямиться во время вчерашнего допроса.

Арестант не ответил, лишь слегка передернул плечами, по-видимому, отчетливо припомнив то, о чем шла речь. Акитаде доводилось видеть спины таких вот несговорчивых узников, и он понимал, каково сейчас этому человеку.

А Кобэ между тем продолжал:

— Ну и зря. Ты только напрасно тратил время — ведь мы выяснили, кто была та женщина.

Какой-то огонек промелькнул в глазах Кодзиро, но он промолчал. Боится ловушки, подумал Акитада, слегка удивившись тому, что крестьянин готов защищать честь Ёсико, не щадя собственной шкуры.

Арестант наконец разомкнул спекшиеся губы и прохрипел:

— Чего вы хотите, господин начальник? Кобэ усмехнулся:

— Я? Ничего. Я нахожусь здесь только потому, что этот господин имеет к тебе несколько вопросов.

Арестант осторожно посмотрел на Акитаду. Акитада не любил игру в «кошки-мышки», поэтому сразу прояснил положение:

— Мое имя Сугавара. Ёсико рассказала мне, что приходила сюда.

На этот раз заключенный не сумел скрыть эмоций — он вздрогнул всем телом и ошарашенно вытаращил глаза. Шея и лицо его медленно заливались краской. Наконец он хрипло проговорил:

— И что же тут такого? Молодая женщина несколько раз из жалости приносила мне еду. Всего лишь акт милосердия. И если кто-то усмотрел в этом благородном жесте что-то непотребное, так пусть ему и будет стыдно. Стражник может подтвердить, что между нами ничего не было, кроме нескольких рисовых лепешек.

— Я явился сюда не затем, чтобы обсуждать поведение моей сестры, а посмотреть, нельзя ли вам чем-то помочь.

Отчаянная и радостная надежда вдруг промелькнула в глазах узника.