Тайна бильярдного шара. До и после Шерлока Холмса - Артур Конан Дойл Страница 58

У дверей сгрудились театралы, которым не терпелось лицезреть своих кумиров. Я же внимательно рассматривал висевшую на колонне афишу.

На ней аршинными буквами красовалось слово «Лаблас», внизу чуть мельче были написаны еще несколько имен, среди них и Генри Латур.

Казалось, что двери в зал не откроют никогда. Но всему приходит конец, и когда часы пробили половину восьмого, мы начали входить в зал по одному, как это принято во Франции.

Мне повезло, и я занял место в самой середине первого ряда.

От рампы меня отделяла лишь оркестровая яма. Я бы отдал все на свете, лишь бы сейчас рядом со мной оказался Джек, с кем можно было бы хоть словом перемолвиться. Однако с одной стороны от меня расположился флегматичный англичанин, по виду типичный конторский или банковский управляющий, ищущий новых впечатлений, которыми можно было бы поделиться по возвращении домой, а с другой стороны сидела экзальтированная молодая девушка в сопровождении пожилой мамаши.

За время нашего не долгого знакомства я стал относиться к Генри как к лучшему другу. Однако, мне казалось, что именно мысли о его сестре причиняли мне столько мучений, когда я думал о дьявольском умении Лабласа владеть оружием и о его изощренной мстительности.

Во время увертюры я был настолько поглощен своими мыслями, что не обращал никакого внимания на своего соседа-управляющего, который, словно на исповеди, буквально вывалил на меня свои впечатления о французском театре.

— Что касается искрометных комедий, — тараторил он, — то с ними нечего и тягаться. Это их конек, как ни крути. Но если говорить о Шекспире, то тут они нам проигрывают полностью, сэр, вчистую. Если бы вы видели «Гамлетов», которых посчастливилось увидеть мне, — с Уильямом Макреди или же с Эдмондом Кином…

Но тут поднялся занавес, и поток воспоминаний прекратился.

Первые сцены и акты прошли достаточно гладко. В переводе явно не хватало силы и твердости языка оригинала. Заядлые театралы беспокойно заерзали в креслах, и по залу пронесся шепот, что с их кумиром нынче что-то не так.

Лаблас то и дело бросал на меня злые, угрожающие взгляды. Черное трико подчеркивало его великолепную фигуру, он прекрасно двигался по сцене, а я все время думал о второй, куда более трагичной роли, которую ему предстояло сыграть.

Я воспрянул духом, когда появился Генри. Он выглядел спокойным и уверенным в себе, хотя каждый раз, когда он смотрел на Лабласа, в его глазах вспыхивали яростные огоньки.

Он играл с таким чувством и страстью, что просто очаровал публику. Весь зал от партера до галерки симпатизировал храброму молодому датчанину, подбадривая его аплодисментами.

Казалось, Гамлет померк перед Лаэртом. Никогда не забуду, какая ярость и благородное негодование звенели в строках:

Во тьму и мрак сестра моя попала,

А ведь она же совершенна,

Чему есть доказательства — хвала,

И ей подобных в веке нашем нет.

Но месть моя близка…

Владислав Чахорский. Актеры перед Гамлетом

— Ей-богу! — вполголоса восхитился управляющий. — Эти слова шли из самого сердца!

После четвертого акта Генри вызывали на поклоны, а в сцене у могилы Офелии он превзошел самого себя. Его возглас «Чтоб черт забрал тебя!», когда он бросился на Гамлета, буквально сразил зрителей, в то время как я невольно вскочил на ноги. Однако он вовремя совладал с собой и отпустил противника.

Гневные слова, брошенные в лицо Гамлету, стали вершиной его актерского мастерства. Весь зал, затаив дыхание, следил за их пока еще словесной дуэлью.

— Сюда бы надо побольше английских актеров, — заметил управляющий, — тем не менее и эти играют почти как в жизни.

Инстинкт истинного театрала ему подсказывал, что, несмотря на свой сорокалетний опыт, такого он еще не видел и никогда не увидит.

В зале воцарилась тишина, когда занавес поднялся перед финальной сценой. Декорации очень точно передавали пышное, почти варварское великолепие датского королевского двора. Король и королева восседали на постаменте под навесом из лилового бархата, отороченного горностаем. Стены королевской залы украшали всевозможные охотничьи трофеи, добытые, очевидно, во времена викингов.

В центре оставалось свободное пространство, по обе стороны которого толпились стражники, придворные, вельможи и королевская челядь.

Лаэрт стоял, беспечно прислонившись к колонне, а Гамлет с самодовольной улыбкой на лице разговаривал с Горацио.

Рядом с Лаэртом я заметил Джека Латура в нелепом бутафорском панцире, из которого торчали его мускулистые руки. Однако он так посмотрел на меня, что улыбка вмиг исчезла с моего лица.

Для меня ожидание становилось просто нестерпимым; весь зал со жгучим интересом следил за происходящим на сцене.

Вязкая, звенящая тишина окутала весь театр, когда появился Озрик с целой охапкой бутафорских шпаг.

Я догадался, что там были и настоящие рапиры, поскольку Гамлет сразу выбрал себе оружие. Лаэрт же некоторое время колебался и примеривался, сказав при этом строго по тексту:

— Нет, эта тяжела, хочу я взять другую.

— Боже! — ахнул управляющий. — Вы только посмотрите на его глаза! Это же гений!

Противники отсалютовали друг другу, и Горацио, с которым говорил Лаблас, встал поближе к своему другу, а Джек занял позицию позади брата.

Благородное лицо Генри побледнело от напряжения, хотя вместо тяжелого палаша он держал в руке тонкую, изящную рапиру. Я прекрасно знал, что это значило.

Я отвел глаза, когда противники начали сходиться, но я невольно вновь посмотрел на них, когда услышал топот ног и звон стали.

В зале царила такая тишина, что даже в задних рядах партера было слышно тяжелое дыхание сражавшихся.

Я вглядывался в потемневшее, искаженное яростью лицо Лабласа и высокую, гибкую фигуру его противника. Нервное напряжение так давило на меня, что я вновь отвел глаза.

Звон рапир смолк на несколько мгновений, и я услышал, как управляющий восторженно прошептал:

— Эффект просто поразительный. Могу поклясться, что по ноге Лаэрта течет кровь! Великолепно! Грандиозно! Прямо как в жизни!

Я вздрогнул и снова взглянул на сцену, когда они вновь ринулись друг на друга. Теперь я следил за поединком, не отрывая глаз.

Противники сражались почти на равных — то один, то другой ненадолго брал верх. Искусство и опыт Лабласа с лихвой компенсировались яростью и напором его оппонента.