Талант марионетки - Надя Дрейк Страница 58

Всем своим существом актриса чувствовала, как сердце театра бьется в такт с ее собственным. Она тысячу лет назад перестала обращать внимание на этот вечный пульс. Он не мешал ей, став неотъемлемой частью ее самой и каждой из ее героинь. Мадлен не беспокоила ни отрава в ее крови, ни всегда дрожащая поверхность зеркала, как если бы та была водной гладью, а не твердым стеклом над амальгамой. Эта рябь успокаивалась, лишь когда кто-нибудь входил в комнату, но когда это случалось в последний раз? Она не могла вспомнить. Давно, очень давно ее не посещал никто, кроме него, но он не нуждался в дверях.

Она прикрыла глаза. Так пульс был слышен еще отчетливее, чувства обострялись и очищались от всего лишнего. Так Мадлен отдыхала от суматошности и невыносимой суеты, которая была неотделима от присутствия других людей. Так она яснее слышала его голос.

Едва Жюли вышла из гримерной, переодетая и посвежевшая, как изящная, но сильная рука Себастьена потянула ее за запястье. Девушка обернулась.

– Жюли! Где ты ходишь? Мы уже начали отмечать.

– Отмечать? Разве сегодня обещали банкет? Я думала, он только для… – и она выразительно показала пальцем вверх. Себастьен заговорщически приподнял одну бровь.

– Мы и сами можем отметить, безо всяких банкетов, – ухмыльнулся он. – Пойдем же!

– Куда? – Они остановились у одной из дверей. Жюли узнала гримерную Аделин Баррон. – Что, прямо здесь? – удивилась Жюли.

– Нет, в буфете, конечно. Но только вот Аделин никак не хочет к нам присоединяться. – Они вошли, и молодой человек взглядом показал на поникшую спину актрисы. Та сидела за туалетным столиком, переплетя руки и опустив на них голову. Костяшки позвонков трогательно торчали под тонкой тканью платья, и в тусклом свете актриса казалась худенькой, почти подростком.

– Брось, Аделин, ты была так хороша, – убежденно произнес Себастьен. Чувствовалось, что он не впервые за вечер пытается подбодрить подругу. – Жюли, скажи ей!

– В самом деле, – кивнула девушка. – Даже лучше, чем на любой из репетиций.

Аделин подняла голову.

– Я рада, если ты так считаешь, – сухо и отрывисто произнесла она, не оборачиваясь. – Но если кто-то из нас и был хорош сегодня, так это ты. Нам всем повезло с Корделией.

Радость Жюли начала гаснуть. Вместо удовольствия от одобрения коллеги она почувствовала, что сказала что-то не то, и подавленно замолчала. Она заметила, что пальцы Аделин нервно перебирали предметы на столике, беспорядочно касаясь флаконов, расчесок, коробочек с гримом, тюбиков с помадой, каких-то открыток. Ее глаза, которые Жюли видела в зеркале, блуждали, ни на чем не задерживаясь, а лицо выглядело серым и безучастным. На нем не осталось ни следа грима, и припухшая розовая кожа вокруг глаз говорила о недавних слезах. Оставалось только искренне удивляться: что стряслось с улыбчивой и всегда приветливой Аделин, куда делись ямочки на ее щеках?

– Думаю, тебе не помешает съесть что-нибудь, а лучше выпить, – решительно сказал Себастьен, но актриса только покачала головой.

– Что с ней? – Филипп обнял их за плечи так неожиданно, что Жюли вздрогнула. – Почему наша чудесная Регана грустит?

Аделин искоса бросила на него уничижительны взгляд.

– Можете смеяться, – с вызовом произнесла она. – Это был почти провал. Могу спорить, что сегодня любой зритель запомнил только двух сестер вместо трех. Надо же было быть такой серой и скучной! – Горькие слова полились из нее потоком. Аделин походила на обиженного ребенка, ее подбородок по-детски дрожал, пока она говорила.

– Аделин, что за бред ты там несешь? – Оттеснив молодежь к стене, в комнату вошел Марк Вернер и тяжело опустился на свободный стул. С видом невероятного облегчения он наконец стянул с головы парик и принялся им обмахиваться. – Послушай. Как король, я совершенно точно могу тебе сказать, что у меня три дочери. – Он подался вперед и похлопал актрису по ссутуленной спине. Та покосилась на него. Было очевидно, что Марк ничуть не убедил ее.

– Я отлично знаю, как я играла. И как я могу играть. Это был далеко не лучший мой выход. Я ничего… почти ничего не почувствовала, – она перешла на шепот: – Ни этого света, ни подъема, как обычно. Я старалась, но… ничего. Пустота. – Она замолчала и закрыла лицо ладонями. – Я недостойна этого театра. Он мной недоволен, я знаю… Не надо меня утешать, – добавила она, когда Жюли подошла и присела на край потертой кушетки. Заплаканное лицо актрисы олицетворяло отчаяние, но все же его выражение оставалось до нелепого упрямым.

– Но это не так! Ты была отличной Реганой. Можешь спросить у Дежардена, – нашлась Жюли. – Он ходит такой довольный и счастливый, так что премьера его точно воодушевила.

– Вот именно, Дежарден. – Аделин снова опустила голову на руки, и ее голос звучал глухо и безучастно. – Он похвалил и Марка, и Мадлен, и тебя, и всех остальных… кроме меня.

Жюли снова растерялась. Она не слишком умела утешать – обычно этим занимались другие люди. Марк же хохотнул.

– Еще бы, ты же сразу убежала и спряталась здесь, – не без сарказма заметил он. – Или режиссер должен был специально за тобой бегать?

– Вот если бы ты пошла с нами отметить премьеру, то сама бы убедилась, что все нафантазировала, – вставил Себастьен.

– Лично я намерен именно так и поступить, – проворчал Марк. – Говорят, копченая форель бесподобна, а я просто умираю с голоду. – Он поднялся и вышел из гримерной, подмигнув Жюли. Филипп и Себастьен последовали за ним. Жюли вдруг почувствовала, что тоже зверски голодна, поднялась с кушетки, но замешкалась: ей хотелось как-то утешить Аделин, но что она может, если даже Марк потерпел поражение? На мгновение девушка представила, что она, а не Аделин остается одна в пустой гримерке после неудачного спектакля, и поежилась. Ужасно!

– Иди же, – поторопила ее Аделин. – Слова – слабое утешение. Не такого я ждала от премьеры. – Хотя она старалась говорить насмешливо, в ее голосе сквозило разочарование. Как у ребенка, которому вместо обещанного живого пони подарили плюшевого.

Едва Жюли вошла, как Франсуа бросился к ней и обнял прямо на пороге буфета. Как ему удалось сделать это с двумя бокалами шампанского в руках и не пролить ни капли, осталось загадкой.

– Ты была лучше всех, – украдкой шепнул он ей на ушко, чмокнул в завиток возле шеи и только потом неохотно разжал объятия. – Идем, Себастьен стережет для нас места. – Он протянул Жюли фужер и кивнул в угол комнаты.

Помещение было переполнено, и столиков катастрофически не хватало, а потому кое-кто использовал в качестве сидений ступеньки стремянки, которую так и не вынесли после ремонта. Здесь не было ни официантов, ни накрахмаленных скатертей, ни изящных цветочных композиций, как на банкетах для высоких гостей. Вместо крошечных тарталеток и пирожных на широкие тарелки были щедро выложены холодное мясо, сыр, та самая восхитительная форель и наспех сделанные бутерброды. Эти горы еды стремительно истреблялись артистами, и Жюли, немедленно ощутив зверский голод, на ходу схватила апельсин из почти опустевшей вазы.